Собор прислал своего «оратора». Это был Тома де Курсель, богослов, который, как мы видели, отличился среди судей Жанны д'Арк, высказавшись за пытку. Но в 1435 г. он был в числе делегатов Карла VII на Аррасской конференции. Когда к нему обратились во время процесса реабилитации Жанны д'Арк, он предпочел сослаться на плохую память, чтобы ничего не вспоминать. Он произнесет в соборе Парижской Богоматери надгробное слово Карлу VII.

Пока что Курсель пользовался лестной репутацией в «Священной странице» — так официально называлось университетское богословие. Его часто слышали в Базеле, и самые важные каноны были многим обязаны мнениям, которые высказал он. Отцы собора знали, что делают, поручая ему отстаивать их интересы в Бурже. Король доверял Курселю, а значит, представления собора о будущей организации церкви имели все шансы сразу же найти благоприятный отклик.

Не меньшей решительностью отличался духовник короля. Им был Жерар Маше, гуманист нового образца, известный очень умеренными политическими позициями. Он числился епископом Кастра, но считать, что он представляет Лангедок, было бы заблуждением: он был человеком Сорбонны и Наваррского коллежа. А прежде всего — человеком короля. Когда-то он в Париже возражал Жану Пти, желавшему оправдать убийство Людовика Орлеанского. В свое время он возглавлял в Пуатье экзаменаторов Жанны д'Арк. Поскольку он принадлежал к тем арманьякам, на руках которых не было крови, к людям, которые во все времена составляли партию «мира», как в Париже, так и в Пуатье, он считался мудрецом, и самые ярые бургундцы не могли видеть в нем противника. И вот в Бурже Жерар Маше твердо заявил, что надо поддержать собор.

Канцлер Реньо Шартрский — один из немногих присутствующих архиепископов — мог тогда со всеми необходимыми нюансами, чтобы не ставить короля ни на сторону папы, ни на сторону собора, сделать вывод: собрание духовенства Франции изучит базельские каноны и решит, какие из них королевство Франция может принять.

Принимая такое решение, Карл VII отделял себя от папы, не впадая в слепое повиновение собору. Он прислушался к мнению духовенства, но духовенства своего королевства. Ни от кого не ускользнул один нюанс: как некогда, во времена отказа от повиновения папе, король выступил как глава французской церкви.

Поскольку надо было показать, что они не остановились на уровне деклараций, король и его духовенство приняли решение модифицировать некоторые тексты, разработанные в Базеле. Однако никто не обманывался — форма здесь приобретала значение довода. Ряд изменений, внесенных в соборные каноны, утверждал право короля предписывать французской церкви свой закон. Епископы и доктора играли в Бурже только роль советников. Каноны Базельского собора, принятые Францией, 7 июля 1438 г. были опубликованы в виде королевского ордонанса.

Эта «Прагматическая санкция» была порождением обстоятельств. Карла VII увлекла энергия собора. Тогда же то же самое, что и французы, сделали английское и немецкое духовенство: они изучили базельские каноны и приспособили их к своим представлениям. Но Генрих VI много от этого не выиграл, а Альбрехту Габсбургу выигрывать было нечего, тогда как Карл VII Французский, который только что вернулся к себе в столицу и еще в столь малой степени подчинил себе свое королевство, выиграл все, сделав церковь одним из органов управления французской монархией. То, что капитулам и монастырям предложили во время выборов епископов и аббатов учитывать «кроткие и благожелательные ходатайства короля в пользу достойных особ, ревностно служащих благу государства и королевской власти», было успехом только теоретически — эффективность этого предложения еще надо было подтвердить на практике. Но то, что королевский ордонанс в форме жалованных грамот, принятый по просьбе прелатов и докторов, мог устанавливать правила церковной дисциплины, осуждать сожительство клириков с женщинами, ограничивать применение отлучений, уточнять формы чтения треб и запрещать проведение в церквах мирских праздников — в это поверить ранее было трудно. Согласие на это духовенства создало прецедент.

Когда отцы Базельского собора в свою очередь — без энтузиазма — смирились с тем простым фактом, что Франция подправила каноны и санкционировала их властью короля, этого было достаточно, чтобы сделать вывод: собор поддержал новое представление о французской церкви. Как скоро напишет один юрист, «король Франции — первое церковное лицо в королевстве».

В ходе долгого возведения того здания, которое позже назовут галликанством, осуществлявшегося со времен Людовика Святого и Филиппа Красивого, Карлу VII в 1438 г. удалось добиться успеха принципиальной важности. Эта удача, кстати, значительно способствовала и новому укреплению монархии.

В тот же период архиепископ Пей Берлан в Бордо попытался воспрепятствовать росту престижа Карла VII как церковного главы. Ланкастерская Гиень, изолированная как от Тулузы, так и от Орлеана и Парижа, больше не имела возможностей формировать свою элиту в университетах. В 1439 г. архиепископ объявил, что учреждает университет. Его уставы были обнародованы в 1441 г. И Пей Берлан немедленно дал дотацию для создания коллежа на двенадцать бедных школяров под покровительством святого Рафаила. Капитул Бордо и старосты приходских церквей сразу же стали соперничать с архиепископом: в апсиде собора заложили первый камень монументальной башни и начали реставрацию церкви Сен-Мишель. Ведь надо же было продемонстрировать веру в будущее.

Экономическое возрождение

Если в отношениях с церковью король следовал за обстоятельствами, то в экономической сфере он все-таки предпринял некоторые инициативы сам. Только нормально развивающаяся экономика могла выдержать реорганизацию государства и войну за возвращение земель — она должна была обеспечивать поддержку со стороны народа, а также поступление налогов. Штаты, особенно Штаты Лангедока, никогда не упускали случая напомнить, что их борьба за благосостояние в долгосрочной перспективе соответствует интересам короля, даже если в ближайшее время приводит к снижению налогов.

Города и деревни нужно было отстраивать. В селе выполнение этой задачи могло быть только очень долгим — для этого понадобится добрых полвека, — а возможность оказывать влияние на чужие сеньории король имел лишь в ограниченных масштабах. Тем не менее важный шаг будет сделан, когда в 1447 г. Карл VII присвоит себе — в общих интересах — право разрешать сеньорам заново сдавать в аренду заброшенные земли, не опасаясь, что вернется тот, кто имеет на них право как последний держатель. Ведь никто бы не взял на себя труд распахивать заброшенную землю — и платить чинш, — зная, что однажды придется уступить место внуку крестьянина, ушедшего отсюда во времена больших компаний. Отныне достаточно будет четырех «публичных оглашений», четырех объявлений раз в две недели на большой мессе, чтобы освободить участок земли от всех прав на него.

Тем не менее после заключения перемирия развернулось движение по общему восстановлению порядка в земельной собственности. Во всех сеньориях, даже в тех, которые оставались в английской Гиени, переписывали земли, составляли перечни прав, подсчитывали средства, которые можно и желательно в них вложить. Те, кто был посмекалистей, долго не ждали, прежде чем взять аренду: это было еще выгодно в те годы, когда пустующих земель было слишком много, чтобы сеньор мог требовать большего, если не хотел, чтобы его владения опустели. Когда он находил новых людей, готовых, пусть даже за меньшие повинности, обрабатывать его землю, он был рад и этому.