– «Пусть тогда будет этот человек», – сказал рыцарь, и с этими словами они повернулись и вместе направились прочь, не сказав мне даже слова; тем не менее, я не мог не последовать за ними. Теперь мы шли уже втроём, и я вскоре заметил, что моя собственная природа переменилась, что я стал невидим, ибо в лучах ещё высокого солнца не отбрасывал больше тени. Не замечали нас и встречные, и так мы приблизились к холму возле реки.

Когда мы оказались возле него, королева уже сидела на поставленном на самой маковке холма троне, под пурпурно-золотым балдахином, и многочисленные рыцари с богатым оружием по обе руки обступали её. Над головами их трепетали знамёна. Тут я ощутил, что таинственная пара оставила меня и мой видимый облик вернулся. И всё же я ощущал себя несколько странно – как если бы не полностью принадлежал к этой земле, и я услышал, как некто сказал соседу негромким голосом: «Гляди-ка, и сэр Джайлс всё-таки среди нас; только как он здесь появился и почему не стоит в панцире среди прочих благородных рыцарей, он, сражавшийся так хорошо? И какими дикими глазами он смотрит!» «Бедный рыцарь, – согласился его приятель. – Он угнетён утратой брата; но пусть стоит, посмотри – вот идёт благородный незнакомец, наш избавитель».

Тут мы услышали громкий зов труб, и длинная цепочка пеших рыцарей направилась к трону, сама Королева поднялась, а народ разразился криками. Замыкал процессию, ступая торжественно и неторопливо, неведомый рыцарь, муж благородный, спокойный и лёгкий в движениях; величественно шествовал он в окружении золочёных панцирей в своей помятой броне и рваном плаще – том, в котором сражался; голова его была обнажена, ибо в свирепом сражении, в самой гуще его, выручая наших людей, он потерял шлем после удара одного из врагов; другой, наезжавший сзади, уже готовился нанести смертельный удар, но моя пика пронзила его грудь.

Потом, когда до трона оставалось каких-нибудь двадцать шагов, все прочие остановились, и к королеве подошёл только он один. Взяв левой рукой меч с золочёной рукоятью, правой она остановила его, уже собиравшегося преклонить перед нею колена, и, удержав на ногах, трепетным голосом воскликнула: «Нет-нет, о благороднейший из рыцарей, не становись на колени передо мной: разве мы не слыхали о тебе ещё до твоего появления здесь? Сколько вдов благословляет тебя; сколько сирот молятся за тебя; сколько счастливиц, осиротевших и овдовевших бы, если бы не ты, поют своим детям, поют своим сёстрам о твоём сверкающем мече и о сердце, которое распоряжается им. А теперь, о благородный, ты совершил самое возвышенное деяние из всех, ибо твой подвиг избавил взрослых мужей от слёз и позора! О да! Самое большее из того, что я могу для тебя сделать, на самом деле, невелико, и всё же прими этот меч с золотой рукоятью, украшенной драгоценными каменьями, – и она опоясала рыцаря мечом, – а вот и венок с лилиями и розами для твоей головы. Лилии эти не белее твоего чистого сердца, розы не нежней твоей искренней любви, и здесь, перед всеми моими подданными, я заключаю тебя в объятия, благороднейший…»

Воистину, это было весьма странно! Они оказались той прежней парой: не королевой и неведомым рыцарем – а теми юношей и девой, которых я видел в саду. Мои глаза видели это объятье, но прочие говорят, что королева лишь на мгновение положила руки ему на плечи. Кроме того, за криками множеств я улавливал счастливые отголоски: «Верь мне, мой благороднейший, после сегодняшнего дня век не покажется долгим». «Тише, Элла; дорогая, молчи – разговор ускоряет время. Просто думай».

Соприкоснувшиеся их груди вздымались, и я отвернулся… увы! Поглядев снова, я увидел только величественного и незнакомого рыцаря, рука об руку спускающегося с холма рядом с королевой, раскрасневшейся от радости и победы, а люди усыпали цветами землю перед их ногами… И это также было давно, очень давно. – На этом он умолк, и Озрик, один из двоих мужчин, что были моложе и до тех пор сохраняли трепетное молчание, словно бы против воли проговорил потрясённым шёпотом, не смея взглянуть на Джайлса:

– Когда же это было?

Джайлс повернулся, посмотрел прямо в лицо ему и, добившись ответного взгляда, ответил:

– Более ста лет назад.

А потом все сидели, вслушиваясь в вой юго-западного ветра, колебавшего дребезжавшие в рамах стёкла. Тут в дверь дома постучали, посему Хью качнул головой в сторону Озрика, давая знак выйти и отпереть дверь. Озрик вздрогнул, встал и вышел.

Когда Озрик открыл дверь, ветер ударил ему прямо в лицо, и нечто белое, похожее на пёрышко, прикоснулось к его коже; когда следующий порыв унёс это белое прочь, лицо Озрика, даже губы, лишилось всех красок. Набравшись отваги, он пригляделся и увидел перед собой обращённое к нему лицо удивительно красивой женщины, собиравшейся заговорить с ним; от горла до пят окутанной белым нарядом, не препоясанным и не расшитым; длинная, отброшенная с лица вуаль плыла в воздухе, повинуясь дуновениям ветра… вместе с вуалью, то и дело касавшейся его лица, тянулись к нему её золотые волосы. Она была прекрасна, но вместе с тем не казалась молодой, потому что в чертах её было нечто скульптурное. Женщина заговорила медленным и царственным голосом:

– Прошу тебя, предоставь мне на час убежище в твоём доме; отдохнув, я немедленно продолжу своё путешествие.

Ужас мешал Озрику облечь ответ в слова, поэтому он только склонил голову. Полными величия движениями она прошествовала мимо него, направившись сразу в комнату, где сидели остальные… Он же, трепеща, отправился следом.

Холодная дрожь охватила всех, когда, войдя, она низко поклонилась сидящим; лица их окрасила смертная бледность, однако никто не смел шевельнуться. Гостья села, и мужчины принялись рассматривать её, удивляясь этой красе, которая словно бы прибавлялась с каждой минутой, хотя, конечно, дама сия была не только что не молода – очень стара, – но никто не дерзнул бы назвать её возраст. Она сидела, и длинные-длинные волосы единой волной спускались с головы, ниспадая до самого пола. На лице гостьи печаль оставила свою глубокую метку; тем не менее, не замарав собой безукоризненную красоту, скорбь эта постепенно становилась всё глубже и глубже. Наконец, величественной мелодией с её губ потекли слова:

– Друзья, не приходил ли сюда недавно некто, с виду – юноша с длинными каштановыми волосами, в которые вплетены золотистые нити, ниспадающие из-под блестящего стального шлема, синеглазый и высоколобый; кольчуга покрывает грудь его, и волны света и тени пляшут на ней при каждом его движении. Не видели вы его, такого красавца?

После, когда все со страхом отрицательно качнули главами, вздохнув из глубины сердца, она молвила:

– Значит, мне следует уходить, а я думала, что настала последняя ночь поисков.

Она ещё посидела немного, подпирая голову рукой, а потом поднялась, словно бы собираясь уйти, и повела величественной головой, желая поблагодарить хозяина дома. И тут, как ни странно, невзирая на вызванный её присутствием ужас, все пожалели о грядущем прощании с этой особой.

Тут ветер взвыл ещё громче, но, невзирая на вой, все явно услышали новый стук в дверь. Услыхав его, дама остановилась и, повернувшись, поглядела в лицо Герману, самому младшему, который, повинуясь этому взгляду, поднялся и направился к двери. Как было с Озриком, ветер дунул ему в лицо; словно бы стараясь ослепить Германа, дуновение несло в себе мягкие каштановые пряди, сплетённые с золотыми нитями. Ослеплённый, Герман услыхал чей-то музыкальный и торжественный голос, спрашивавший, не находится ли в доме золотоволосая дама в белых одеждах. Не смея ответить словами, трепеща от ужаса, Герман просто склонил голову и успел ощутить, что мимо него прошествовал некто в блестящей броне, обдавшей его своим блеском. Впрочем, он видел всё это смутно, ибо несомые ветром волосы ослепили его.