— Всякое преступление рассчитано на то, что кто-то не успеет проснуться окончательно, — ответил священник. — В этом смысле все мы проснулись слишком поздно. Ибо я уверен, что Джеймсон давно сбежал — как только инспектор снял у него отпечатки пальцев.

— По крайней мере, вы проснулись раньше других, — заметил Бойл. — И без вас я бы вообще не проснулся в этом смысле. Джеймсон был такой правильный и бесцветный, что я о нем совершенно позабыл.

— Бойтесь людей, о которых забываете, — промолвил отец Браун, — ибо вы даете им огромное преимущество. Однако и я его не заподозрил, пока вы не вспомнили про засов.

— Так или иначе, мы все перед вами в долгу! — с жаром воскликнул Бойл.

— Вы в долгу перед миссис Робинсон, — улыбнулся отец Браун.

— Перед миссис Робинсон? — изумился секретарь. — Вы же не про экономку?

— Бойтесь женщин, о которых забываете, — отозвался его собеседник. — Джеймсон — преступник высочайшего класса. Он — великолепный актер, а значит, хороший психолог. Такие, как граф, слышат только собственный голос; Джеймсон слушал, когда о его присутствии все забыли, скопил материал для своей сказки и точно выбрал колорит, который собьет вас с толку. Однако он совершил большую ошибку, не учтя психологию миссис Робинсон, экономки.

— Не понимаю, при чем здесь она, — сказал Бойл.

— Джеймсон не ждал, что дверь будет заперта, — ответил отец Браун. — Мужчины, особенно беспечные, как вы и ваш хозяин, могут день за днем повторять, что надо бы сделать то-то. Однако скажите при женщине, что надо бы сделать то-то, — и велик риск, что она это негаданно сделает.

Мистер Мандон Мандевиль, директор театра, быстро шел по коридору за сценой или, вернее сказать, под сценой. Одет он был нарядно и щеголевато, возможно даже чересчур: щеголевато смотрелась бутоньерка у него в петлице, щеголевато сверкали начищенные до блеска ботинки, но лицо его выглядело отнюдь не щеголевато. Рослый мужчина с бычьей шеей и вечно насупленными густыми черными бровями, которые в тот день были насуплены больше обычного. Конечно, человеку его положения ежедневно досаждают сотни забот, больших и малых, старых и новых. Ему не нравилось проходить по коридору, где стояли в беспорядке сложенные декорации старых пантомим, поскольку свою успешную карьеру в этом театре он начал именно с этих популярных пьесок, но после ему пришлось переключиться на серьезные классические драмы, в которые он вложил немалые деньги. Поэтому вид сапфировых ворот из «Синего дворца Синей Бороды» или прислоненных к стене фрагментов заколдованного грота из «Золотисто-оранжевых деревьев», обвитых паутиной и изъеденных мышами, не вызывал в нем блаженного чувства возвращения к простоте, которое все мы ощущаем, когда удается заглянуть в сказочный мир детства. У него не выдалось ни минутки чтобы проронить слезу над впустую потраченными деньгами или помечтать о пасторали детских сказок, поскольку его срочно вызвали разрешить конфликт, причем не застарелый, а возникший совершенно внезапно. Подобные вещи часто случаются в загадочном мире кулис, однако этот скандал был достаточно велик, чтобы отнестись к нему со всей серьезностью.

Мисс Марони, талантливая молодая актриса-итальянка, занятая в важной роли в пьесе, которую предстояло репетировать днем, а играть тем же вечером, в последний момент внезапно и категорически отказалась выходить на сцену. Мистер Мандевиль еще не видел эту несносную даму, а поскольку та заперлась у себя в уборной, то казалось маловероятным, что в ближайшее время увидит. Директор театра был истинным британцем и тотчас объяснил происходящее, пробормотав себе под нос, что все иностранцы — сумасшедшие. Однако мысль о том, что ему выпало счастье жить на единственном нормальном в мире острове, тешила его не больше, чем воспоминания о заколдованном гроте. Все это и многое другое очень его раздражало, однако внимательный наблюдатель мог бы заподозрить, что мистера Мандевиля тревожит нечто куда более серьезное, чем то, что вызывает просто раздражение.

Если рослый и здоровый мужчина может выглядеть изможденным и осунувшимся, то мистер Мандевиль выглядел именно так. Лицо у него было округлое и сытое, но глаза ввалились. Рот дергался, словно он постоянно пытался укусить кончик черных усов, — слишком коротких, чтобы их можно было ухватить. Мистер Мандевиль походил на человека, начавшего принимать наркотики, но даже если и допустить подобное, что-то в его внешности наводило на мысль о том, что не наркотики были причиной его страданий, а наоборот — страдания вынудили его прибегать к наркотикам. Какие бы тайные переживания его ни мучили, их источник, похоже, находился в темном конце длинного коридора, где помещалась дверь в его небольшой кабинет: ведь направляясь в сторону гримерной мисс Марони, он то и дело нервно оглядывался.

Однако дело есть дело, и он прошагал в другой конец коридора, где запертая зеленая дверь мисс Марони бросала вызов всему миру. Перед ней уже стояла группка актеров и других служителей театра, озабоченно переговаривавшихся, как могло показаться со стороны, о том, не прибегнуть ли к помощи тарана. Среди собравшихся находился, по крайней мере, один человек, достаточно известный публике. Его фотографии красовались во многих домах на каминных полках, а его автографы украшали множество альбомов. Ведь хотя Норман Найт играл роли героев-любовников в театре, который по-прежнему считался несколько провинциальным и старомодным, состоя в нем первым актером второго плана, этого человека, безусловно ждали сценические высоты и громкие триумфы. Найт был красивый мужчина с вытянутым раздвоенным подбородком и ниспадавшими на лоб белокурыми волосами, что придавало ему отдаленное сходство с Нероном и не совсем соотносилось с резкими и порывистыми движениями. В группе также состоял Ральф Рэндалл, характерный актер в годах с веселым продолговатым лицом, синим от частого бритья и в пятнах от сценического грима. Оставался еще один актер второго плана, выступавший в исчезающем амплуа наперсника, по имени Обри Вернон, смуглый кудрявый юноша с орлиным профилем.

Среди прочих была горничная или костюмерша жены мистера Мандевиля, очень грозная с виду дама с гладко причесанными рыжими волосами и суровым лицом. Чуть поодаль стояла и жена, тихая женщина с бледным, несколько страдальческим лицом, еще не утратившим своей классической симметрии и строгости, но выглядевшим еще бледнее из-за светлых глаз и почти бесцветных волос, расчесанных на прямой пробор и убранных назад в два простых пучка, как у средневековых мадонн. Не все знали, что в свое время она была известной характерной актрисой, игравшей в пьесах Ибсена и в интеллектуальных драмах. Но ее муж не очень-то ценил «проблемные пьесы», в тот момент его куда больше занимала проблема, как вытащить актрису-итальянку из запертой гримерки — по-новому показать фокус с исчезающей женщиной.

— Она еще не вышла? — спросил он, обратившись скорее к горничной, нежели к супруге.

— Нет, сэр, — мрачно ответила женщина, известная как миссис Сэндс.

— Мы начинаем беспокоиться, — сказал пожилой Рэндалл. — Она была какая-то совсем неуравновешенная, и мы боимся, как бы она с собой чего не сотворила.