— Ладно бы отцу Брауну и доктору, так ведь он еще и иностранцам говорит, а уж это, я считаю, значит искушать Провидение! — объявила экономка с той расплывчатой безапелляционностью, с которой обычно высказывала свои суждения. — И я не только про графа. Тот, что из банка, я вам скажу, для англичанина слишком желтый.

— Ну уж Хартопп точно англичанин, — добродушно проговорил Бойл. — И слова вымолвить не смеет.

— Этот себе на уме, — отрезала экономка. — Может, и не совсем иностранец, да точно не такой болван, каким кажется. Не всяк англичанин, кто молчит, — мрачно добавила она.

Вероятно, она бы еще укрепилась в своем неодобрении, если бы услышала разговор, который произошел чуть позже в хозяйской гостиной. Темой были золотые рыбки, а вот центральной фигурой — тот самый возмутительный иностранец. Не то чтобы он много говорил, но само его молчание было исполнено значимости. Путешественник грузно восседал на груде подушек, и в сгущающихся сумерках широкое монгольское лицо как будто немного светилось, словно лунный диск. Может быть, азиатское в его облике отчасти создавалось фоном, ибо комната являла собой хаос диковин: здесь были кривые клинки и жгучие цвета восточного оружия, восточные сосуды и курительные трубки, восточные музыкальные инструменты и миниатюры. Так или иначе, но по ходу разговора у Бойла усиливалось чувство, что темная фигура на подушках повторяет очертаниями огромную статую Будды.

Присутствовало почти все местное общество. Жители четырех или пяти соседних домов часто наведывались друг к другу и к этому времени образовали некое подобие клуба. Особняк мистера Смарта был самым старым, большим и живописным; он занял почти всю сторону луга, оставив место лишь для крошечной виллы, где обитал отставной полковник Варни. Говорили, что бедняга очень болен и почти не встает, во всяком случае, на улице его никогда не видели. Под прямым углом к этим двум зданиям стояли два или три сельских магазинчика, а на углу — гостиница «Синий дракон», где остановился мистер Хартопп. На противоположной стороне разместились три дома: один снимал граф де Лара, второй — доктор Бердок, третий пустовал. Четвертую сторону квадрата занимали банк, к которому примыкал домик управляющего, и огороженный забором участок под строительство. Общество получилось довольно маленькое и тесное, тем более что на многие мили вокруг почти никто не жил. Впрочем, сегодня в магический круг удалось пробиться чужаку. Это был человек с грубыми чертами лица, кустистыми бровями и жесткой щеткой усов. Молва утверждала, что он приехал к старому коллекционеру по делам. Одевался этот господин так бедно, что был не иначе как миллионером или герцогом, но записался в «Синем драконе» просто как мистер Хармер.

Разумеется, новоприбывшему показали несравненных золотых рыбок, и разговор зашел о том, что они якобы плохо охраняются.

— Мне все время говорят, что надо тщательнее их запирать, — заметил мистер Смарт, косясь через плечо на старшего клерка, который пришел из конторы с какими-то бумагами. Смарт был толстенький круглолицый коротышка, похожий на лысого попугая. — Джеймсон, Харрис и остальные вечно твердят, чтобы я запирал дверь, словно в средневековой крепости. Как будто ржавые средневековые засовы кого-нибудь остановят! Нет, я предпочитаю полагаться на удачу и местную полицию.

— Даже лучшие засовы не всегда преграда, — заметил граф. — Вопрос в том, кто хочет войти. Был некогда индусский отшельник, который жил голым в пещере. Этот человек прошел через три войска, окружавших шатер могола, взял рубин из его тюрбана и вернулся к себе, никем не замеченный. Он хотел показать, как ничтожны законы времени и пространства.

— Когда мы тщательно изучаем ничтожные законы времени и пространства, — сухо заметил доктор Бердок, — мы обычно выясняем, как проделываются подобные трюки. Западная наука разоблачает восточную магию. Очень многое достигается гипнозом и внушением, не говоря уж о ловкости рук.

— Рубин был не в шатре могола, — заметил граф медленным, будто сонным голосом. — Древний отшельник разыскал его среди сотни шатров.

— Нельзя ли объяснить это телепатией? — спросил доктор. Вопрос прозвучал тем резче, что после него повисло тягостное молчание, словно видный исследователь Востока, вопреки приличиям, погрузился в сон.

— Извините, — произнес он с внезапной улыбкой, стряхивая забытье. — Я запамятовал, что мы разговариваем словами. На Востоке мы общаемся мыслями, и оттого между нами не бывает непонимания. Я дивлюсь, как здесь чтут слова и довольствуются словами. Сейчас вы зовете это телепатией, раньше называли дребеденью, но есть ли разница? Если человек влезает по дереву манго на небо, что изменится, скажете вы: «Это просто левитация» или «Это ложь»? Если бы средневековая колдунья взмахом волшебной палочки обратила меня в синего бабуина, вы бы назвали это просто атавизмом.

Доктор уже готов был раздраженно заявить, что не заметил бы перемены, но тут Хармер проговорил грубовато:

— Да, индийские факиры умеют делать странные фокусы, но обычно они показывают их в Индии. Может, сообщники в толпе помогают, может, просто массовая психология. Едва ли такие трюки сработают в английской деревне, так что, уверен, рыбкам нашего друга ничто не грозит.

— Я расскажу вам одну историю, — медленно начал де Лара, — которая случилась не в Индии, а перед английской казармой в самой современной части Каира. Часовой стоял перед железной решеткой ворот и смотрел через прутья на улицу. Внезапно там появился нищий, в местном отрепье и босоногий, и на чистейшем английском языке попросил разрешения взглянуть на некую официальную бумагу, хранящуюся в здании. Солдат, разумеется, ответил, что не пустит его внутрь. На это нищий с улыбкой ответил: «Что значит внутри и что значит снаружи?» Солдат все еще презрительно глядел через решетку, когда вдруг понял, что стоит на улице и смотрит во двор казармы все на того же улыбающегося нищего; оба не двигались, но загадочным образом поменялись местами. Когда нищий двинулся к зданию, часовой наконец очнулся и закричал товарищам, чтобы те схватили наглеца. «Ты все равно оттуда не выйдешь!» — мстительно объявил он. Тогда нищий произнес своим мелодичным голосом: «Что значит снаружи и что значит внутри?» Глядь — часовой снова во дворе, а нищий — по другую сторону решетки, и в руке у него бумага.

Мистер Имлэк Смит, управляющий банком, смотрел на ковер, опустив зализанную темную голову. Сейчас он заговорил впервые за вечер:

— Бумага была важная?

— Ваши профессиональные инстинкты вас не обманывают, сэр, — с мрачной учтивостью подтвердил граф. — Бумага имела огромное финансовое значение. Последствия были международные.

— Надеюсь, такое бывает нечасто, — угрюмо произнес молодой Хартопп.

— Я не затрагиваю политическую сторону, — безмятежно продолжал граф, — только философскую. История показывает, что мудрецу доступны рычаги пространства и времени, поэтому весь мир вращается перед его глазами. Однако западному человеку трудно поверить, что дух сильнее материи.

— Я в духовных материях не силен, — бодро заметил старый коллекционер. — А вы что скажете, отец Браун?