На третий день голод и жажда достигли высшей степени, так как вышла вся вода, бывшая в дорожных фляжках дервишей.

Безумие овладело дервишами, дикие крики и вопли перемешивались с громкими молитвами. Выкрикивая все девяносто девять заповедей Аллаха, они просили его даровать им хлеба и воды.

Наконец голод принудил Лаццаро и некоторых дервишей переступить границу, отделяющую людей от зверей. Они решились утолить свой голод мясом мертвой Кадиджи.

Один Мансур не принял участия в этом каннибальском поступке. Он страдал не менее других, но его железная воля давала ему силу молча выносить мучения. Кроме того, он нашел у себя в кармане несколько фиников, которыми мог отчасти утолить голод; но зато жажда еще более стала мучить его.

На шестой день, когда мучения голода и жажды стали невыносимы, Мансур созвал своих спутников.

– Очень возможно, – сказал он, – что мулла в Дамиетте, который знает о нашей поездке, видя, что мы не возвращаемся, пошлет нас отыскивать. Но кто знает, когда придет эта помощь? Я слышу ваши крики отчаяния, я сам чувствую, что, если мы не найдем скоро пищи и питья, мы все неизбежно погибнем. Поэтому один из нас должен принести себя в жертву для спасения других. Его мясо и кровь сохранят нам жизнь!

– Да, ты прав! Один из нас должен пожертвовать собой! – вскричали с дикой радостью спутники Мансура, в которых не было уже ничего человеческого; голод и жажда обратили их в диких зверей.

– Вы все, значит, согласны, – продолжал Мансур. – Хорошо, здесь есть заряженный револьвер, тот, кому придется умереть, может с помощью его лишить себя жизни. Но теперь остается решить, кто должен принести себя в жертву?

– Мы должны бросить жребий! – закричали дервиши. – Да, жребий! Пусть жребий решит это!

– Мы не можем бросать жребий, – возразил Мансур, – здесь слишком темно. Я предлагаю другой способ. Один из нас пусть ловит других, и тот, кого судьба наведет на него, пусть будет убит.

– Да, да! Ты прав, Баба-Мансур, пусть так, но никто не должен быть исключен, и ты, и грек должны тоже участвовать в жребии.

– Разве мы не здесь? Мы не можем никуда бежать, перед смертью все равны! Пусть сегодня Лаццаро будет отыскивать жертву!

Дервиши согласились и с этим, и началась ужасная охота за людьми.

Воцарилась мертвая тишина; каждый боялся пошевельнуться, чтобы не выдать своего убежища. Слышны были только легкие шаги грека, отыскивавшего свою жертву.

План Мансура был хорошо обдуман. Назначая Лаццаро, он знал, что тот подвергается такой же точно опасности, как и жертва, которую он схватит.

И по всей вероятности, произойдет борьба, так как всякому дорога жизнь, и неизвестно, кто выйдет из нее победителем – схвативший или схваченный.

Мясо побежденного послужило бы пищей остальным, которые не стали бы разбирать, кто побежден и кто победитель.

Прошло несколько томительных минут.

Вдруг Лаццаро начал приближаться к каменным гробам, на одном из которых сидел Шейх-уль-Ислам.

Несмотря на все свое хладнокровие, Мансур невольно почувствовал, что холодный пот выступил у него на лбу.

Но его опасения были напрасны. Не его схватили руки грека. Кто-то из дервишей, думая, что Лаццаро не посмеет схватить своего господина, стал вблизи последнего, думая таким образом быть в безопасности.

Во мраке началась отчаянная борьба не на жизнь, а на смерть. Пойманный дервиш употребил все усилия, чтобы вырваться из рук Лаццаро.

Кто боролся с греком? Кто победит? Кто послужит пищей обезумевшим от голода? Темнота скрывала все.

Австрийский посланник в Лондоне давал большой обед, на который был приглашен весь дипломатический корпус.

Граф Бейст употребил все усилия, чтобы достойным образом принять своих гостей, и к концу обеда, благодаря шампанскому, разговор сделался чрезвычайно оживленным.

На одном конце стола сидели маршал Грант, маркиз де Вилэн, французский посланник, и герцог Норфолк.

Между ними завязался разговор о красавицах Лондона, о светилах оперы и балета, и, наконец, маршал заметил, что он любит первую красавицу Лондона и пользуется взаимностью.

– Позвольте, маршал! Я оспариваю ваши слова, – заметил с улыбкой герцог.

– Оспариваете?

– Я могу утверждать, что красивейшая женщина Лондона принадлежит мне.

– Извините, господа, – вмешался маркиз, – позвольте и мне вставить слово. Я думаю, вы знаете мой вкус. Я знаю здесь, в Лондоне, одну даму, расположением которой я имею счастье пользоваться; я могу признать ее первой красавицей Лондона.

– Значит, вы оспариваете, маркиз, что моя дама превосходит всех красотой? – спросил герцог Норфолк.

– И значит, вы сомневаетесь в моем вкусе? – прибавил маршал.

– Я вижу, – сказал с улыбкой маркиз, – что каждый из нас считает свою даму красивейшей. Очень легко решить, кто из нас прав. Выслушайте мое предложение.

– Я готов держать какое угодно пари! – вскричал маршал.

– И я тоже, конечно, – заметил герцог, уверенный в победе.

– Я предлагаю пригласить в одно и то же место наших дам и тогда уже решить спор, – сказал маркиз.

– Согласен! – вскричал маршал.

– Один вопрос, маркиз, – вмешался герцог, обращаясь к французу. – Где вы думаете устроить это свидание?

– Сегодня вечером в опере! Что скажете вы о моем предложении?

– Я думаю, что оно вполне исполнимо, – ответил герцог. – Теперь скоро восемь часов, двух часов будет, я думаю, достаточно, чтобы все устроить.

Впрочем, в душе герцог был не вполне спокоен, так как он был в несколько натянутых отношениях со своей дамой.

Он уже давно раскаивался, что отказал ей в ее оригинальной просьбе, и велел уже принести бумагу с номером 713, чтобы рассмотреть ее и обсудить, нельзя ли будет пожертвовать ею для заключения мира.

Обед уже кончился, и маршал Грант, не теряя времени, встал из-за стола, чтобы написать записку своей даме, прося ее приехать в оперу.

Его соперники последовали его примеру, причем герцог в своей записке выразил желание исполнить просьбу своей дамы касательно одной известной бумаги.

Послав записки, все трое успокоились, вполне уверенные каждый в своей победе.

Когда офицер маршала Гранта принес Саре Страдфорд любезное приглашение в оперу, она вспомнила, что не пробовала еще достать столь важную для нее бумагу через маршала; поэтому она тотчас же решилась воспользоваться удобным моментом.

«Я буду, маршал!» Эти слова без всякой подписи стояли на записке, которую Сара отдала посланному для передачи маршалу.

Через несколько минут явился слуга маркиза де Вилэна также с приглашением в оперу: