Он еще раз изучил письмо Джорджа. Там была инструкция, разбитая на пункты с первого по десятый, как ветхозаветные заповеди. Последняя напоминала об осторожности и предписывала Чурбе «сжечь письмо и развеять пепел». Чурба счел, что это глупо. Без перечня Джорджевых заповедей как он их исполнит? Даже кузен Джордж, при всей своей хитрожопой выучке, временами промахивался.

Понаблюдав за вороньими кругами, Чурба пошел прочь. Пугало повалилось еще зимой, а новое он так и не поставил. Кукурузное поле не нуждалось в соломенном чучеле. Крылатых любителей падали достаточно пугала сама перспектива пообедать в таком месте.

Вслед за мускулистым хозяином Джордж Халл шел по коридору из каменных статуй и безликих надгробий, который вскоре привел его к обветшалому каркасу чего-то похожего на ледник.

– Рад познакомиться лично, мистер Хайрам Хол, – сказал Герхардт Буркхарт. – «Буркхарт и Залле» всегда к вашим услугам.

– У вас хорошие рекомендации, – ответил Джордж. – Мне нужно самое лучшее. Заурядность – мой враг.

– Из вашего письма я могу судить о вашем хорошем вкусе. Но как вы довезли эту плиту из Форт-Доджа?

– Полтора месяца убил, – сказал Джордж Халл. – Не самое приятное путешествие. Три повозки сломались как спички. Один раз эта проклятая штука свалилась в водосток, пришлось копать канаву, чтобы выволочь ее обратно на дорогу. Когда в Монтане мы добрались до железнодорожной ветки, я уж было решил, что это земля обетованная.

– Что вы сказали возчикам, которые ее нам доставили? – спросил Герхардт Буркхарт, фигурой напоминавший кеглю, а лицом – черепаху.

– Они ни о чем не спрашивали.

– В Чикаго никому ни до чего нет дела. Ну что ж, вы у цели, и герр Залле обустроил место для работы. Тут нам никто не помешает. Сарай вот уже сколько лет стоит пустой. Мы работаем на воздухе.

– Этот Залле, вы о нем почти не говорили.

– Не волнуйтесь за Эдуарда. Мы работали с ним еще в Германии. Блестящий каменотес. Заплати ему как положено, дай бутылку, и он само довольство.

– Он знает, что мы будем делать?

– Он знает то, что ему нужно знать, Я сказал, что вы сумасшедший с Востока и с деньгами во всех карманах. Я не назвал ему даже вашего имени.

Джордж оглядел полуразвалившийся сарай. То, что некогда служило окном, сейчас было завешено простыней. Прорехи в крыше заткнуты мешковиной, Буркхарт успел содрать с гипсовой плиты джут. Камень лежал на мясницком столе, подпертом цементными блоками, в окружении керосиновых ламп, что свешивались на цепях с балок. На столе поменьше расположилась выставка молотков, стамесок и коловоротов.

– Операционная ада, – сказал Джордж.

– Ясли, – поправил Буркхарт, разворачивая сделанный угольным карандашом набросок. – Как вам младенец?

Джордж посмотрел на рисунок. Высокая фигура, в балахоне, но босая, с круглым лицом в обрамлении локонов, простирала вперед руки. В одной руке – гнездо малиновок.

– Ужасно, – сказал Джордж. – Как с итальянского кладбища. Мне не нужен памятник Санта-Спагетти. Кажется, я все объяснил.

– Людям нравятся наши скульптуры, мистер Хол. Мы не получали жалоб.

– Потому я к вам и пришел, герр Буркхарт. Но мы здесь не для того, чтобы строить фонтан в церковном дворике. Мы занимаемся высоким искусством. Мне нужен окаменевший исполин, умиравший мучительно, в тяжелой агонии. Тело изогнуто, ноги скрючены, ступни сведены судорогой. Правая рука поперек живота, левая закинута за спину. Мукам противостоит только лицо. Сильное спокойное лицо, мягкое и всепонимающее, такое лицо могло быть у многострадального Иисуса.

– Да, вы об этом писали, мистер Хол. Инстинкт увел меня в другую сторону. Взгляните поближе на этот набросок. Видите, как он укачивает в руке птенцов? Вы будто слышите щебет. Послушайте меня. Мы знаем, чем порадовать родных. В конце долгого пути лучше всего остановиться на знакомой земле.

– Знакомая земля – последнее, где я хотел бы останавливаться. Дайте мне творение такой тяжести и ужаса, чтобы оно внушало изумление и страх. Я знаю, как выглядит этот человек, ибо он является мне каждую ночь. Он меня преследует, герр Буркхарт. Он мое наваждение. Мой исполин прячется в камне, и никто, кроме вас, его оттуда не вызволит.

– Честно говоря, мистер Хол, мы больше привыкли к небесным созданиям. Нам с герром Залле нет равных по части ангелов, серафимов и садовых нимф. Даже горгульи у нас скорее дружелюбны, чем жестоки.

– Я не требую от вас производить на свет дьявола. Дайте мне человека – измученного и настоящего, – который знает, что такое вечность в ее последнем спазме. Огромного могучего смертного, кто погиб во цвете лет, не зная почему, однако принял свою судьбу как Божий суд. Загляните в себя, герр Буркхарт. – Джордж сильно стукнул ладонью по пяти тоннам камня. – Найдите его!

– Если он здесь, мы его отыщем.

– О да, он здесь. Здесь. Не сомневайтесь.

– Сначала еще один набросок. Затем модель из глины. Это может занять больше времени, чем мы рассчитывали. И повлечь за собой новые соглашения.

– Перевозка этой глыбы отняла у меня весь июнь и уйму денег. До конца октября исполин должен быть готов и отправлен на место. Выполните мои условия, и я выполню ваши.

– Отправлен куда?

– На север, юг, запад и восток. Точное место не раскрывается.

– Гм, да. Четыре месяца на то, чему нужен год. В агонии, говорите. Но лицо смиренно. Мускулы буграми, пальцы ног сцеплены, одна рука хватает что-то впереди, другая прижата к спине, чтобы разорвать ту нелепость, что его убила. На груди я вижу ворона.

– Никаких воронов, – сказал Джордж. – Никаких грифов. И никаких голубей.

– Ага. У него густая борода?

– Мы имеем дело с жертвой почвенных процессов, герр Буркхарт. Древнее ископаемое. На теле нет волос. – Лысый исполин? Слыхал, Эдуард?

– Что? – раздался сверху тонкий голос. С потолочного бруса на них смотрел герр Залле – тощий старик опирался на все четыре конечности. – Исполин без волос? В нем нет смысл.

– Не обращайте на него внимания, – сказал герр Буркхарт. – Он пьян. Он всегда пьян. Эдуард, ты похож на шнауцера. Слезай.

– Лысый исполин – невозможно, – объявил герр Залле. – Я отказываюсь принимать такое полномочие, Герхардт. Гони его прочь.

– В Дюссельдорфе я служил у него в подмастерьях. У Эдварда руки да Винчи и глаза Микеланджело. Один глаз, сказать точнее, но этого достаточно. С Божьей помощью я не дам ему развалиться до конца лета. Мы сделаем эту работу.

Терзания кончены. Я на новом месте. Впереди века. Волнения позабыты. Мир и вечный покой. Прости мне, Исток, мою раздражительность. Такие дела.

– Отколи образец, Эдуард. Небольшой, чтобы почувствовать фактуру.