В Европе человек лишённый идентичности, всё равно ищет различия, и единственное, что ему остаётся — это визуальное определение: вон тот с тёмным цветом кожи, он чужой только поэтому, ибо других критериев не сохранилось. К чужому возникает неприязнь. Ответом на это становится принудительная толерантность, то есть, необходимость терпеть то, что у тебя вызывает неприязнь. Европеец не знает, кто он, христианин или мусульманин, какая у него вера, где его корни, где его предки. А тот, к кому европеец испытывает неприязнь, и перед кем ощущает страх — араб или индус — знает. Но так как закон заставляет терпеть — европеец терпит, скрипя зубами. Нынешнее европейское общество — это общество взаимной ненависти, где все друг друга терпят. В отличие от многообразия идентичностей России, где все друг друга уважают, любят и познают. Ибо в основе две совершенно разные предпосылки.

Ещё одна загадка для типового европейца, озвученная Жаном-Мишелем Карре, это фигура Владимира Путина, которая воспринимается в Европе как какое-то «смешение личностных ассоциативных моделей: тут сразу тебе и царь, тут и православный лидер, тут тебе и Сталин. Как же всё это совместить?». Отвечая на этот вопрос, следует заметить, что в принципе фигура лидера российского государства обусловлена русской политической культурой, складывавшейся столетиями в течение всей истории русской государственности, которую в её необратимости стоит отсчитывать от момента крещения Руси. Именно это событие является отправной точкой становления российской государственности, государства-империи. Имперская модель была взята от Византии вместе с православием, а система централизации власти была принята от империи монгольской с её жёсткой властной вертикалью. Другая особенность русского общества в том, что оно не так политизировано, как общество европейское.

Европа последовательно шла по пути политизации населения, осуществляемой прямо пропорционально его атомизации. Национальное государство, государство-нация — есть некая квинтэссенция политического. Это становление политического общества, где атомизированные граждане государства политически активны, у них есть своя политическая позиция, и они её делегируют власти. В результате, в Европе сложилась устойчивая элитная модель, когда элитные группы выполняют властные функции, а лидер, президент или глава правительства лишь реализует властные поручения, являясь спикером и озвучивая консолидированную позицию элит. Такая система власти сложилась в европейских государствах, она же принята Соединёнными Штатами Америки. Там президент есть лишь нанятый менеджер, представляющий массам позицию консолидированной элиты, причем элиты теневой — финансовой, бюрократической, политической, клановой, орденской. Теневая элита Запада — это те люди, которые действительно принимают важнейшие стратегические решения. Президент выступает лишь некий интерфейс между теневыми элитами и массами.

В России ситуация иная. Здесь власть ориентирована не горизонтально, а вертикально. Царь есть интерфейс общения между народом и Богом, а не между элитами и массами. То есть он выполняет совсем другую функцию. Царь в русском традиционном государстве — это первый молитвенник, это тот, кто за счёт своей истовости обеспечивает божественное присутствие (или отсутствие), покровительство народу и государству. Отсюда русское государство — это государство-крепость, которое обороняется от сил антихриста, — духовного или, чего ожидают православные христиане, — явного. На земле главная угроза православному царству — это царство дьявола, который посылает антихристово войско для того, чтобы попрать православную сакральность Руси как государства-крепости. Изначально царь за счёт своего общения с Богом обеспечивает обороноспособность русского сакрального государства, позже, менее сакрального, тогда и обороноспособность становится более материальной. Эта функция царя ретранслируется во все форматы русской государственности, будь то Империя Рюриковичей, Империя Романовых, Империя большевиков, где первое лицо, как окружением, так и народом наделяется теми же сакральными функциями, что и православный Царь. Она же переносится и на нынешнюю Россию. Уже совсем почти остывшую в плане сакральности, которая ушла в самые глубины самого глубинного народа. И, тем не менее, функция лидера есть функция, наделённая, пусть остаточной, размытой, но сакральностью. Народ сам наделяет первую фигуру царскими атрибутами и, в отличие от Запада, в России первое лицо самостоятельно принимает решения. Потому что русский Царь всегда суверенен, а над ним только Бог. Таков архетип русской государственной власти.

Если над главой европейского государства или над президентом США есть консолидированная теневая элита, в основном финансовая, олигархическая, то над русским лидером нет никого. Бог на небе, а он — на земле. Поэтому он принимает решения сам, спуская их элитам. Так было всегда, и это совсем другая функция, функция царя, которая переносится из века в век, вплоть до нынешней фигуры Путина. Пусть он уже не сакральный вождь, не молитвенник, и, тем не менее, архетипически он наделяется именно этими чертами и несёт в себе именно эту функцию человека, принимающего все решения и за всё, соответственно, лично отвечающего.

Во времена правления Ельцина на короткий промежуток времени в России, на западный манер, сложилось олигархическое сообщество. Которое, когда встал вопрос о назначении преемника, так же пыталось реализовать западную модель власти: выбрать малозначимую, по сути, случайную, фигуру из российского истеблишмента, и поставить её на первую позицию для того, чтобы управлять ею из тени. Сложив консолидированное олигархическое сообщество, — а российские олигархи мыслили себя частью транснациональной олигархической элиты, — взять податливую, нехаризматичную фигуру, поставить её в качестве формального лидера, и манипулировать ею для управления народом и государством. Таков был замысел российских олигархов Березовского, Гусинского, Ходорковского, Смоленского, Невзлина, Авена, Фридмана, которые, являясь неформальным костяком российского олигархата, попытались эту западную модель инсталлировать на российскую почву.

Американцы нарываются. Мы всё вернём назад

«Забыли мы про Крым, уже понятно, что Крым никто никогда не вернёт — размышляет Жан-Мишель Карре, — но ключевая позиция Украины осталась. Если же она ключевая для России, если степень важности этого региона понимают американцы, то какие, собственно, ходы и варианты остались?».

Секрет, который, похоже, никогда не понять американцам, заключается в том, что Украина — это часть большой России. Неотъемлемая часть, естественная. Это та же культурно-цивилизационная среда. Это один народ, большой русский народ, который включает в себя малоросскую, белорусскую и великоросскую этнические компоненты, но в целом, это народ, который живёт, в том числе, за пределами нынешних границ Российской Федерации. Русский народ живёт там, где хочет. Где живут русские, там и русский народ, и эта среда есть неотъемлемая часть Русского мира. То, что мы привыкли за последние несколько десятилетий называть Украиной — это гармоничная часть не только Русского мира, но и Большой России, понятная нам. А вот американцы действуют на чужой территории, в чужеродной, непонятной для них среде. Они не понимают малороссов, они им не близки и абсолютно безразличны. Украину США видят лишь как инструмент, загоняющий Россию