– Я так думаю, да. Я знаю своего мужа, по крайней мере, лучше, чем ты. Он любит чай!

– Да? Любит чай? Чай любит?

– Да! – Я хотела перекричать Капелина, и мне это, кажется, удалось, потому что он тут же как-то померкнул, словно на его лицо наплыла грозовая туча.

Он закрылся и замолчал. Я обернулась. У входа в коридор, у тяжелой железной двери стоял сосед из квартиры напротив, Ростислав Дмитриевич, бывший инженер на пенсии, в серых кальсонах и с жестяной банкой из-под кофе в руках. Он пришел к нам курить, ему дома запрещала жена.

– Не помешаю? – спросил сосед, замерев в нерешительности.

– Курите на здоровье, – пробормотала я, не отрывая взгляда от взбешенного Германа.

Он взгляда не отвел, но молчал. Только кивнул соседу, и тот, воровато поглядывая по сторонам, закурил и принялся блаженно затягиваться, стряхивая пепел в жестяную банку. Тамбур тут же наполнился неприятным сизым дымом, от которого защипало в глазах, и я пожалела, что разрешила соседу курить. Он всегда там это делал, и мы все знали и не возражали, лишь иногда морщась от остаточного запаха, когда ждали лифта. Я и забыла, как это неприятно, когда вокруг тебя облако. Одежду придется стирать. Зато у нас с Германом вышла передышка. Мы таращились друг на друга, и в этом немом диалоге, могла поклясться, я была обвиняемой, а он – судьей. Герман всерьез считал, что я в чем-то виновата – перед ним? Перед Сережей? Перед родом человеческим?

– Извините меня, – недовольно пробормотал сосед, – но вы, может, в квартиру бы пошли? Вам бы там удобнее было…

– Согласна, это звучит разумно. Разве нет? – ехидно посмотрела я на Капелина. – В квартире нам было бы куда удобнее.

– А разве не издали закон, по которому курить в подъездах больше нельзя? – спросил Герман холодно, не сводя с меня взгляда.

Сосед в панике посмотрел на меня, словно прося защиты. Я фыркнула:

– У нас тут никто не возражает. Ни я, ни мой муж.

– Но у тебя дети. Детям вреден дым, – возразил Герман, пытаясь пробить во мне дыру взглядом.

– Со своими детьми я уж как-нибудь разберусь, – ответила я. – Курите, Ростислав Дмитриевич. Курите. Хоть две штуки подряд.

– Я… да уж почти все, – пробормотал сосед, с опаской косясь на грозового Германа.

Тот пожал плечами и, продолжая смотреть на меня, сказал:

– Пассивное курение даже опаснее, чем активное.

– Считаешь, для моего здоровья будет лучше, если я закурю натурально, не пассивно, так сказать? – спросила я с самым невинным видом. – Ростислав Дмитриевич, сигареткой не угостите?

– Да-да, Ростислав Дмитриевич, не угостите ли сигареткой молодую мать двоих детей? – отчеканил Герман неожиданно зло, словно обвинял меня в чем-то.

Сосед покраснел, закашлялся и затушил свой бычок в недрах жестяной банки. Он с опаской посмотрел на нас и пролез за круглую вертикальную колонну мусоропровода – спрятать там свою новенькую самодельную пепельницу. Через секунду он испарился, и от него остался только дым в воздухе и резкий звук хлопнувшей двери. Полагаю, курить он перехотел. Мы стояли молча, словно странники, только что пережившие налетевшую бурю. Как будто мы поссорились, но я так и не узнала причины ссоры.

– Я ничего не понимаю в жизни, – призналась я раздраженно. – Что я тебе сделала? Чем-то обидела?

– Не в этом дело, Лиза, – тихо протянул Герман. Вместе с соседом испарилась и вся странная бравада Германа Капелина, и его злость. Меня же, напротив, трясло.

– Не в этом дело? Слушай, а я ведь постоянно слышу эту фразу. Мне кажется, она может получить какую-нибудь награду за популярность. «Оскара» могла бы взять. Не в этом дело. Не в этом. А в чем? В чем дело, Капелин?

– Не заводись, пожалуйста, – попросил Герман, и я хотела швырнуть ему в лицо простой факт, что дело как раз в этом, что я уже заведена и готова скакать, как игрушечная курочка на заводном ключе. Скакать по тамбуру перед лифтом и клевать все вокруг, бессмысленно и истерично. «Не заводись».

Я швырнула ему в руки Майкину «Книгу камней» и ноутбук, потому что это было хоть что-то, что я могла швырнуть, и уперла руки в бока.

– Ну, и что ты пришел? Чего ты хотел оставить? Чтобы оставить меня, не нужно было припираться сюда! Ты уже все сделал, чтобы оставить меня. Слушай, я вообще-то пойду. Ты прав. У меня дети, у меня дела и муж, я занята, спешу, ни минутки свободной, вся в заботах и в печали…

– Лиза…

– Что? – рявкнула я. – Не в этом дело?

– Я хотел лично тебе отдать… показать… – Герман замялся, словно не зная, как объяснить мне что-то важное. – Ты помнишь, Лиза, что я бывал у вас на праздниках дома? Конечно, ты вряд ли помнишь, ты была совсем ребенком…

– Ты ничего про меня не знаешь. Не твое дело, что я помню. – Я качнулась, как парусная лодка на ветру, и отшатнулась к стене. Герман стоял с моей книгой и ноутбуком в больших нескладных руках. Он склонялся, словно пытался вместиться в наше земное притяжение. Моих слов он, кажется, вообще не услышал.

– У меня дома есть кладовка, она очень маленькая и тесная, но это ничего. Это всегда было мое любимое место в квартире, потому что я там пленки проявлял. Кладовки для таких целей идеально подходят, потому что там темно. У меня была красная лампа, от которой пленка не повреждается.

– Пленка? О чем ты? Какая пленка? – уточнила я.

– Ты серьезно? – вытаращился Герман. – Ты меня сейчас не шутя спрашиваешь?

– Фотопленка?

– Ну, конечно! – заметно расслабился он. – Я, конечно, понимаю, что ты из другого поколения, но не до такой же степени, Лиза, чтобы не знать, как фотографии делаются.

– Наверное, вы с Файкой из одного поколения, они с папой тоже все время запирались и чего-то там мутили в темноте. И потом странно пахло.

– Реактивы, да, они странно пахнут, – кивнул Герман. – У меня, кстати, были все реактивы на свете. А еще специальные мисочки, бутылочки, палочки для смешивания, спатулы – словом, все, о чем только можно мечтать. Я увлекся фотографией еще с детства.

– А я думала, ты спустился на нашу планету уже взрослым, – тихо прошептала я, закрыв глаза.

– О, поверь, я был ребенком, и очень дурацким. От меня были одни проблемы.

– Не верю! Ты был образцово-показательным ребенком, который бежит из школы домой, чтобы тут же сесть за уроки, – улыбнулась я. – А если он их закончит раньше времени, то сам себе дает дополнительное задание какой-нибудь повышенной сложности.

– А если уж совсем лишнее время остается, то он гладит белье, чтобы помочь маме, и переводит старушек через дорогу? Даже если они против? Таким ты меня видишь? – хмыкнул он. – Нет, я, конечно, учился неплохо. Особенно по техническим предметам. Но писал я как курица лапой. Учителя, наверное, волосы рвали, разбирая мои каракули. Мама пыталась что-то с этим делать, сажала меня за тетрадку и диктовала. Если прочесть было нельзя, она начинала заново.