— Да, в общем, похоже на Родео, — заметила Ева.

— Ты бывала здесь? — спросил Алекс. Он присел на ступеньках бакалейной лавки, чтобы вытрясти песок из ботинок.

— Да. Ехала автостопом из Дугласа. Меня подобрал один сексуально озабоченный коммивояжер на «вольво».

Наоми начала читать сутры. Для продвижения по пути йоги имеется девять средств. Первое из них — это яма, воздержание. Второе — нияма, или соблюдение ритуалов, третье — асана, или состояние.

Алекс подошел к деревянному крыльцу и, протерев пыльное стекло, смог прочитать ценник, написанный красным маркером:

САЛАТ-ЛАТУК 1.90.

— Продавать латук за бакс девяносто! Грабеж на большой дороге! — возмутился он.

Наоми вытянула шею.

— Я не отказалась бы от салата, — проговорила она.

Алекс отошел от крыльца, нашел деревянную скамью и, подтащив к двери, ударил ею в стекло. Стоя на крыльце, он вынимал треугольные разбитые куски стекла и бормотал себе под нос.

— Они реконструировали этот город, вытащив его из наших мозгов.

— У меня нет мозгов, — заметила Ева.

— Это только подтверждает мою правоту, — ответил Алекс. — Их использовали для того, чтобы построить это место. Почему у тебя такие грязные ногти?

— А почему бы тебе не почистить их? У тебя, по крайней мере, есть руки!

— А где у тебя ножик?

— Посмотри в карманах. И заодно, когда разберешься с ногтями, очисть от камешков подошвы Наоми.

— Четвертая — пранаяма, контроль над дыханием. Пятая — пратьяхара, удаление чувств…

— Ева, да у тебя вши! Ты что, не могла нормально помыться с мочалкой?

— У меня нет мочалки…

Наоми тихо заржала.

— Шестая — дхарана, — продолжала она, — сосредоточение. Седьмая — дхьяна, медитативное размышление. Восьмая — самадхи, созерцание.

— Наоми, — прервал ее Алекс, — ты что, собираешься талдычить эту индийскую фигню бесконечно?

— Оставь ее в покое, — сказал джип.

Старуха повернулась к ней:

— Следовало бы переломать тебе ноги. Может, тогда ты поймешь, какая ты эгоистка!

Он открыл дверь лавки. Он не мог выгнать мысли остальных из своей головы, но мог укрыться от них за стеной. Он прошелся по помещению, осматриваясь. Пыль толстым слоем лежала на полу. На пыльных полках стояли бутылки и жестянки. Вдоль одной из стен на проволоке висели автозапчасти. Гаечные ключи, зажимы, водопроводные ключи длиною в целый ярд.

Над ними на леске висели картонные ценники.

Остатки древней цивилизации. Некрополь, который разграбляется своими же мумиями. Кто-то уже украл отсюда тела. Грабители могил поработали на славу.

Старуха сняла алюминиевую крышку с контейнера с замороженными овощами. На дне пластикового контейнера помидоры и салат-латук давно высохли и превратились в черную жесткую массу. Алекс отбросил крышку и, подойдя к полке с жвачкой и конфетами, стал распихивать их по карманам.

Затем он взял пару бумажных пакетов и начал бросать в них все, что могло понадобиться. Консервированная фасоль, кукуруза, тунец, машинное масло, туалетная бумага. Он старался выбирать продукты в цилиндрических банках. Затем отнес сумки на крыльцо, достал две кварты автомасла и направился к Еве. Та поспешно открыла капот.

Все три солнца уже взошли высоко. Телеграфные столбы отбрасывали на асфальт по три тени. День обещал быть жарким.

Бронтозавр лежал на боку посреди парковки. Он высунул язык и тяжело дышал, напоминая верную гончую. Ева загорала на солнце и, рассматривая дальние горы, разговаривала сама с собой. Алекс, бормоча что-то себе под нос, присел на крылечке в тени, достал пачку орешков «к пиву» и начал их поглощать.

Три сестрицы сидели на дне колодца. Они сидели на сладком. Больше у них ничего не было. От этого можно было заболеть. И они заболели. И очень тяжело болели. Аксон, дендрит и сома. Пламя, дыхание и ржавчина. По-моему, я слишком много думаю. Я думаю слишком много, Наоми видит слишком много, а Ева чувствует слишком много. Мы давно уже перешли все грани человеческой депрессии. Похоже, что мы в аду.

Наоми перекатилась на другой бок. Кожа на ее ребрах напоминала сероватую рисовую бумагу, какой оклеивают воздушных змеев. Огромная слеза скатилась по морде бронтозавра. Ячмень на глазу делал ее положение еще более отчаянным.

Наоми внутренне отрешилась от не прекращающейся в ее голове болтовни и от урчанья Евы. Ей было известно несколько путей временного избавления от семейной болезни. Да, пути были. Больше всего она любила прятаться в спинном мозгу бронтозавра. Чтобы попасть туда, Наоми представляла себя маленькой светловолосой девочкой в огромном известняковом туннеле, пробитом водой внутри позвоночника. Этот туннель потом расширялся и переходил в просторную пещеру, которая находилась у Наоми где-то в районе почек. В центре пещеры стояло широкое белое кресло с подлокотниками. Девочка садилась в кресло и закрывала глаза.

Свет разливался по костям. Кресло было средоточием древних нервных узлов, унаследованных от мудрых рептилий. Сквозь толстые стенки костей до нее доносились голоса ее родителей и предков. Наоми не открывала глаз, чувствуя себя частью чего-то большего. И одновременно с этим ее накрывала волна безграничной свободы.

— Раз, два — сойка, нас здесь тройка, — напевала она про себя, — но игра лишь для двоих — и вот я пропускаю ход. А играют они на моей шкуре. Это вовсе не смешно. И еще они всегда притворяются. Он был стойким оловянным солдатиком. Она — одноногой балериной, а я — рыбой, которая их съела. А на самом деле мы все были большим куском олова. Такая вот грустная старая сказка. Принцесса любила солдата, а солдат любил ведьму. И принцесса жила в одиночестве в Соляной Башне, одна, только с ангелами. У них были огромные глаза, огромные, как блюдца, огромные, как тарелки, огромные, как колеса… Я забыла, чем там все кончается. Кажется, я разучилась думать. Я должна бы плыть по реке, по течению, чтобы водоросли и рачки застревали у меня в волосах. Надо выбраться из этой жирной вязкой грязи.

Никак не могу найти реку.

Добравшись до скелета, уютно устроившись в сером плотном веществе собственного спинного мозга, Наоми обернулась маленьким квадратным листком, что лежал на низком лакированном столике старого китайца. Старик взял листочек тонкими длинными пальцами и сделал из него оригами. Наоми смотрела ему через плечо, затем отвлеклась. Снаружи, за бумажными стенами дома, в саду, мшистом и каменистом, музыкант играл на кото из черепашьего панциря.

Наоми смотрела на панцирь и вдруг увидела океанское побережье и черепаху. Морскую черепаху, которая выбирается на берег в день своей смерти, выбирается, чтобы отложить яйца. Она ползет по белому пляжу, по скелетам крабов и рыб, затем взбирается по дюне и откладывает яйца. Там, на дюне, ее и нашел ловец жемчуга, нашел уже мертвую и отнес домой. Его жена сделала из черепашьего мяса жаркое, а панцирь он продал мастеру, делавшему кото. Но вот два черепашьих яйца треснули. Из одного вылупился… нет, не детеныш морской черепахи, а ее далекий предок — плезиозавр. Черепаха произошла от плезиозавра, хотя плезиозавры об этом не знали. И этот самый плезиозаврик был бабушкой Наоми.