– Джек Лейк! – закричала я. Кто еще мог это сделать? – Джек Лейк, если ты думаешь, что это…

Мой брат вновь запустил в меня снежок, попав прямо в лицо.

– Эмми, он сбоку у ворот! – крикнула Банти, невозмутимо готовя снаряды, бросив свой чемодан. – Сейчас я его…

– Это вряд ли, старушка, – и новый снаряд просвистел возле уха Банти.

– Мазила! – взревела я, наклоняясь за снегом. – Это ты-то пилот? Тебе не на истребителе надо летать, а податься в герл-скауты!

Джек разрядил в меня обойму снарядов, каждый из которых нашел цель.

– Леди, я пытаюсь дать вам шанс! – дразнился он.

Снег попал мне за шиворот, а перчатки совсем промокли.

– Ах ты, поросенок мелкий! – крикнула я в ответ.

Это прозвучало так безнадежно, что Джек покатился со смеху. В нем было пять футов одиннадцать дюймов, во мне всего пять и четыре.

– Как мы попадем внутрь? – шепнула Банти, которой тоже прилетело прямо в лицо: сейчас она была похожа на фонарь Белиши. – Он, должно быть, устроил засаду у черного хода.

Я фыркнула. Конечно, устроил. Как прекрасно: Европа, раздираемая войной, развязанной безумцем, Британия, сражавшаяся за свободный мир, и мы втроем, словно дети, играем в снежки. Казалось, что ничего не изменилось с тех пор, когда все было просто и мама с папой могли защитить нас от всего, что бы ни случилось.

– Нам остается одно, Бантс, – прошептала я в ответ. – Шарфы к бою, идем на таран.

Мы спрятали лица за промокшими шарфами. Банти натянула шляпку, а я оставила свой берет валяться посреди дороги.

Миссия была невыполнима, но мы были непреклонны и выиграли десять ярдов, бомбардируя моего братца снежками. В своей шинели и кожаных перчатках на расстоянии он был неуязвим, но мы подобрались ближе, и теперь он смеялся, глотая снег.

Он дрался, как лев, держа нас на расстоянии вытянутой руки, а мы порхали вокруг, как беспомощные птенчики.

Мы визжали, кричали и смеялись.

– Дети! Вы же простудитесь!

На пороге стояла мама, и едва услышав ее голос, мы сразу прекратили возню.

Опрятная, как всегда, спокойная, в бледно-голубом кардигане с ленточками и плиссированной твидовой юбке, мама качала головой, улыбаясь.

– Вы невыносимы. Я плохо вас воспитывала. Джек, иди и принеси Эмми ее беретку. Эммелина, хватит к нему приставать. Банти, иди-ка сюда, дай на тебя взглянуть. Ну же, быстрее!

Мы подчинились приказу, подобрали шляпы, чемоданы, сумки, брошенные в пылу битвы. Мама крепко поцеловала Банти, добавив, что та просто красавица, Джек криво нацепил мне берет на голову, а затем крепко обнял.

– Рад тебя видеть, сестренка. Жаль, что так случилось. Он просто болван. Как ты?

– Все в порядке, – я была тронута.

– Всему виной та жилетка, да? Мама говорила: непонятно, то ли это жилет, то ли штормовка. Неважно, главное, что ты скоро пробьешься в «Таймс».

Он улыбался, его голубые глаза блестели, а уши покраснели от холода. Сейчас ему можно было дать лет десять. Прежде чем я нашлась, что ответить, шутки кончились.

– Хочешь, я его найду и набью ему морду?

– Спасибо, не стоит. Так даже лучше. – Я покачала головой.

– Что, старой девой ходить? Ты серьезно? – Он явно не мог с этим смириться. – Что ж, как знаешь. Не переживай, у меня есть знакомые ребята. Джоко Карлайл, например. Хотя нет, он же только что обручился. Или Чейзер, он тоже парень что надо…

Он чуть подумал, заключив:

– Нет, Чейзер бабник. – Повел бровями, встряхнулся. – Надо будет об этом подумать, Эм.

Я кивнула, сделав вид, что согласна. Так было проще, чем убеждать его в том, что мне и одной неплохо.

– Пойдемте в дом. Я чувствую, как пахнет ананасом.

Моего предложения оказалось достаточно, чтобы отвлечь Джека от мыслей о моей помолвке с половиной его эскадрильи, и мы направились в прихожую. Мама помогла Банти снять пальто, спросив у нее странным голосом:

– Разве не чудесно, что у Эмми теперь все хорошо?

Банти, конечно, поняла, что на самом деле это означало: «Не надо мне врать, ее сердце разбито».

Я покашляла. Мама обернулась, накинув на руку пальто, обхватила мое лицо ладонями и широко улыбнулась.

– Дорогая моя, ты выглядишь замечательно!

Я догадывалась, что за этим скрывалось: «Я убью Эдмунда Джонса голыми руками».

– Спасибо, мамочка, у меня все нормально.

– Нет, правда!

– Правда.

– Вот и славно!

– Конечно!

Мама немного помолчала. Так можно было стоять довольно долго.

А потом притянула меня к себе, обняв с такой силой, как будто никогда больше не отпустит.

– Все мужчины – просто идиоты, доченька, – шепнула она. В ее голосе прозвучал гнев, но затем она смягчилась. – Разумеется, кроме твоего отца. Но остальные идиоты.

Я едва могла дышать. Если вся семья будет так меня обнимать, мне точно сломают пару ребер.

– Джек тоже хороший, – выдохнула я. – И дядя Грегори тоже, так что нет, не все…

Мама стиснула меня еще крепче.

– Конечно, девочка моя. Ты права. Не все. Молодец.

– Что, мама опять за свое? Все идиоты?

В прихожей появился отец.

– Здравствуй, Банти, как ты? – он поцеловал ее, и мама наконец отпустила меня. – На тебе все министерство держится? Не забывай исправлять ошибки за Черчиллем. Немцы сущие педанты, если дело касается грамматики.

Банти знала моего отца почти всю жизнь. Заверив его в том, что у мистера Черчилля с грамматикой никаких проблем, она опустила тот факт, что ни разу не видела его в министерстве и совершенно его не знала.

– У стен есть уши, доктор Лейк, – многозначно добавила она, и это возымело эффект.

– Твой отец гордился бы тобой, – сказал папа, и Банти сделала довольное лицо, как всегда, когда он упоминал ее родителей, которых она совсем не помнила.

Настал мой черед.

– Привет, папа, – поздоровалась я, и он поцеловал меня, затем нахмурился из-под очков.

– Никогда он мне не нравился. Первосортный негодяй. Мама твоя, конечно же, волнуется, но я убедил ее, что убиваться ни к чему – теперь у нас не будет дебильных внуков.

Он подмигнул мне.

– Думаю, это ее взбодрило.

– Спасибо, пап. – Таких длинных речей от отца я еще не слышала, а он сердечно пожал мне руку, добавил: «Хорошо сделано, цыпленок», хотя я ничего такого не делала. Я сняла пальто и шарф, повесив их на высокую викторианскую вешалку, доставшуюся нам от дедушки с бабушкой, и прошла за отцом в гостиную.