Я слышала, как он ворчал себе под нос: «Ужасно. Просто ужасно, пущу его кишки на занавески».

На обед был потрясающий пастуший пирог, за которым последовали ломтики ананаса, тщательно сдобренные заварным кремом, после чего меня принялись допрашивать родители, а Джек не давал мне покоя с «Женским Днем». Когда я наконец убедила всех в том, что все в редакции очень милы и здание не рухнет нам на головы, все согласились, что я нашла очень хорошее место и проложу себе путь к достойной карьере, а мама особенно обрадовалась тому, что наше здание представляло наименьший интерес для Люфтваффе во всем Лондоне.

– Прекрасно, что «Женский День» помогает читательницам, – отметила мама, словно я отдавала полкроны каждому бездомному. – Может у вас, девочки, и получится чего-то добиться среди всей этой нелепицы.

«Всей этой нелепицей» мама упорно называла войну, будто это и не война, а скандал из-за пудинга. Несмотря на это, мои родители смотрели на вещи вполне современно. Папа согласился с мамой.

– Эмми, ты продолжаешь род великолепных женщин. – Он улыбался, но говорил серьезно.

– Мама, а как там бабушка? – поинтересовался Джек.

Родители переглянулись.

– Совсем спятила, – заключил Джек.

– Рехнулась, – сказала я одновременно с ним.

– Дети, ну перестаньте, – беззлобно сказала мама.

– Банти, а ты что скажешь? – спросил папа. – Давай, не стесняйся.

– Хм. У нее все так же не все дома, доктор Лейк? – осторожничала Банти, неуверенно поглядывая на маму.

Папа захохотал.

– Да, точнее и не скажешь. Да поможет Бог добрым гражданам Эксетера. Уверен, они вздохнут спокойно, только когда война кончится и она вернется домой.

Мама обвела всех взглядом.

– Джек, вы с Банти уберете со стола, а я с Эмми пройдусь до поселка – верну книгу в библиотеку. – Она посмотрела на часы. – В два она закроется.

Банти сосредоточенно принялась за уборку тарелок, так как избегала смотреть мне в глаза. Мы с ней поспорили, что мама захочет поговорить со мной об Эдмунде, и теперь она была должна мне три пенса.

Мама вывела меня из столовой и надела на меня пальто, как будто мне снова было три годика. Вскоре мы с ней под ручку уже шли к библиотеке по заснеженной дороге, но никакой книги у мамы с собой не было.

Она весело болтала, делясь со мной местными новостями, изо всех сил стараясь усыпить мою бдительность. На перекрестке у пруда она спохватилась:

– Забыла книгу.

Затем остановилась посреди дороги, подбоченясь и в целом немного переигрывая.

– Что же, может, просто погуляем немного? – Вопрос был риторическим, и я кивнула, а мама вновь взяла меня под руку. Снег кружился над нами, мы шли по главной улице, и мама прижалась ко мне.

– Давай кое о чем поговорим.

Было жутко холодно, а ведь еще даже не стукнуло два, и казалось, что скоро стемнеет. Хотелось побыстрее с этим покончить.

– Мам, я в порядке. Правда. Пусть Эдмунд делает, что хочет.

Непохоже, что маму это убедило.

– Да, дорогая. Я за тебя рада. А как дела у Банти? Миссис Тэвисток пригласила меня в гости, будет, что ей рассказать.

Миссис Тэвисток – бабушка Банти. Помимо дома в Лондоне, у нее было небольшое поместье, где, как и во время Первой мировой войны, она открыла эвакогоспиталь. Банти обожала свою бабушку, как и я свою, но у нее, в отличие от меня, родных больше не было.

– У Банти все очень хорошо, – я говорила истинную правду.

– Хорошо. А как у нее дела на работе?

– Работа кипит, сплошные государственные тайны.

– Ну конечно. А Уильям? Как у него дела? Как думаешь, они поженятся?

– Надеюсь, что да, – я осторожно обогнула наледь на тротуаре.

– Как им обоим повезло, что его не отправили куда-то далеко! – с чувством произнесла мама. Сыновья всех ее подруг были где-то далеко, за морями.

– Не думаю, что Уильям от этого в восторге, – ответила я. – Его же сначала вообще не хотели брать из-за слуха.

Мама плотнее закуталась в шарф. Мы приближались к «Лису в чаще» на восточной стороне Грин-Стрит.

– Мне кажется, будет здорово, если они поженятся, – продолжала мама. – Миссис Тэвисток будет рада, если ее дочь остепенится. Уильям всегда мне нравился, а тебе?

– Да, он хороший.

– Но у него такая опасная работа…

Я понимала, к чему она клонит.

– Мама, сейчас любая работа опасна.

Остановившись, она взяла меня за руки.

– Дорогая, мы так рады, что у тебя там, в Лондоне, все получается, но пожалуйста, будь осторожна. Уильям же присмотрит за Банти?

– Мам, Банти и сама неплохо справляется.

Она улыбалась, чувствуя, что я заглотила наживку.

– Знаю. Я только не знаю, что будет с миссис Тэвисток, если что-то случится. Или с нами. Не хотелось бы ничего такого. Мы все тебя безумно любим.

Мама вела разговор в нужном ей направлении. О, этот дух Дюнкерка! Быть бы ей француженкой.

Она повела меня дальше, глядя на меня своими голубыми, как у Джека, глазами, пытаясь скрыть волнение, сквозившее в них.

– У нас все будет хорошо, – заверила я. – Но не припутывай сюда Уильяма. Он очень храбрый, и если он хочет спасать людей из горящих зданий, это его дело.

Вышло не очень. Получалось, что он человек безрассудный. Я пошла на попятную:

– Конечно, он очень осторожен.

Не сработало. Мама надула губы, затем задумчиво проговорила:

– Я тебе верю, Эмми. Мы все любим Уильяма. Знаем его с самого детства, и миссис Тэвисток тоже. Знаю, как сильно он хотел попасть на фронт, и как был разочарован отказом. Просто передай ему, чтобы поберег себя. Очень прошу тебя, Эмми.

Я закатила глаза, как девчонка.

– Берегите друг друга. У миссис Тэвисток неважное здоровье. Да и я уже далеко не так молода, как кажется.

Она искоса посмотрела на меня, и мы рассмеялись.

– Сменим-ка тему, – сказала мама, зная, что я ее услышала. – Ты же знаешь, что когда-нибудь встретишь кого-то особенного?

Я ответила заготовленной речью о Старой Деве-Карьеристке, но особого успеха не добилась.

– Какие глупости, – прервала меня мама. – Одно другому не мешает. Когда со всей этой нелепицей будет покончено, ты с Банти и с друзьями будете делать все, что захотите, и всего добьетесь. А иначе зачем вообще воевать с этим сумасшедшим?

Она задрала подбородок так, словно говорила с полицейским, как во времена своей бурной богемной юности.

– Слушай, Эмми, не сдавайся на первом же барьере. Что еще за упадническое настроение?