Торговец крылья сложил, в коридоре аж потускнело, они с Борисом отходят, начинается торг. Тип приоткрывает Борису то одно, то другое крыло, вкрадчиво и завлекающе рассказывает, фонтан жестов. Борис курит, поддакивает, что-то отвечает, иногда голоса повышаются, иногда обоюдный смех.

Мы в сторонке, на всякий случай грею ладонью рукоять пистолета, пальцы Кати поигрывают на дереве и металле арбалета, от нее, как радиация, явное недоверие, личико суровое, торговец посматривает на нас.

Наконец, его плащ исчез за углом, Борис шагает к нам, затягивая на торбе шнур.

– Я видел, – говорю, – ты передал ему ожерелья из здоровенных хищных зубов, целые гроздья ожерелий.

– Зубы рычунов, – ответил Борис. – Обычная валюта в Руинах.

– А что купил? – спросила Катя.

– Еду, патроны, мелкие артефакты… Ассортимент не такой уж богатый.

– Да? – усомнился я. – А мне показалось…

– Знаю, – рассмеялся Борис. – Это же торгаш. Умеет подать товар, чтоб смотрелся. Тем более, новички, не разбираетесь еще, что нужно, а что нет. Пригодиться, конечно, может все, но не каждый может всем воспользоваться – раз, и унести на себе – два.

Борис добавил тише, как заговорщик:

– Хотя ценное у него таки нашлось.

Вытащил из кармана что-то округлое, кидает вверх, ловит, а затем показывает, зажав, как бриллиант, между большим и указательным.

– Каменная слива.

По форме и впрямь слива, только серая, пятнистая, словно высекли из плиты.

– Съедобна? – спросил я.

– Съедобна и жуть как полезна для задницы, если та находит проблемы в комарое.

– То есть?

– Если камнесливу слопать, она тут же отравит кровь. Для человека не опасно, а комары и комарок не переносят, потому съевшего сливу не трогают какое-то время, есть шанс сбежать. Плод редчайший. Странно, что этот хмырь продал так дешево…

Мы снова в путь, Борис с виду весел, сделкой доволен, постреливает шутками, но порой озирается, во взгляде настороженность. В дороге дал нам то, что выкупил, – мне полную обойму от пистолета, а Кате серебристые сапожки. Та от радости взвизгнула, арбалет упал. Кроссовки опять переселились ко мне в рюкзак.

Но радость была недолгой.

На хвост сел волкоршун, тварь, похожая на грифона. Уже встречали, но мертвую, была добычей нервода. Но теперь добычей, кажись, станем мы.

Пока живы – хвала дробовику Бориса, не зря был настороже, но тварь основательно измотала погоней, мы забежали почти в тупик.

Цепочкой карабкаемся по карнизу, прильнув к стене, над пропастью. Доспехи мне пришлось сбросить. Пропасть – стопка коридоров на разных этажах, но у этих коридоров нет полов и потолков, вместо них лишь карнизы. Надо перебраться на другой берег, но арок в стенах мало, а каменных ключиц между берегами еще меньше.

От наших подошв сыплются камушки, исчезают во тьме провала, камень под моей ступней рассыпался, сердце долбит, опускаю ботинок на следующий.

Кате, что ползет между нами, можно завидовать: легкая как пушинка, а ловкость обезьянья.

Рев волкоршуна совсем рядом, что-то средне между рычанием и клекотом, кажется, монстр прямо по ту сторону куска стены, к которому прилип я. Плиты вздрагивают от ударов лап.

– Торговец, – прокряхтел Борис.

– Что? – не поняла Катя.

– Зверюгу натравил торговец! Он зверовождь…

– Зверовождь?

– В Руинах иногда можно подчинить тварей. Есть редкие мастера, научились, но большинство зверовождей просто-напросто везучие ничтожества, используют артефакты.

– А этот?

– Такой же. Удачливое говно. Думаю, нашел подчиняющий артефакт, заарканил волкоршуна и теперь наживается, убивая встречных. Прикидывается торговцем, оценивает, какой шмот и смогут ли дать серьезный отпор, а затем напускает песика.

– Посчитал нас удобными целями?

– Вас – да, меня – нет. Но жадность взяла верх.

– Жадность?

– Ставлю дробовик, засранец понял, что у меня за торба. Теперь ясно, чего со сливой продешевил. Рассчитывает забрать, когда прикончит.

Бахнуло, Катя вскрикнула, плита между ней и мной на уровне пояса выдалась из стены на длину ладони, глухо взревело, рев давит на барабанные перепонки.

– Волкоптенчик бодает стену, – сказал я.

– Мамочка! – вырвалось из Катя.

– Береги слезки, детка, – сказал Борис с небрежной лаской, шурша сапогами о древние зубы карниза, взор оценивает камни, по которым предстоит идти нам, за которые придется цепляться. – Обезвоживание вредно для мышц, а быстро бегать сейчас нужно позарез.

Из проема, куда мы продвигались, высунулась башка с клювом, шлем бурых перьев рывком повернулся к нам. Глаз нет, но как-то распознает, когти вгрызлись в край проема, хруст. Из клюва страшный рев. По коже мурашки, плащ Бориса аж заколыхался.

Я инстинктивно, словно ища путь отхода, обернулся в другую сторону, там из проема вылез тип, что прикидывался торговцем, кисть держится за торчащий из стены рог для факела, тело над пропастью, другая рука тянет в нашу сторону револьвер.

Грохнуло!

Катин крик, попало ли в меня или кого-то из спутников, проверять времени нет, я даже не понял, когда мое тело успело в столь скованной позе извернуться так, что пистолет из-за пояса прыгнул в ладонь.

Выстрел в плиту, откуда торчит рог для факела, тот прогнулся вниз, чуть не вырвался из стены, торгаш чуть не сорвался, назад в проем.

Из наших, кажись, целы все.

– Шустрый гад! – сказал Борис, взгляд на меня. – А ты шустрый малый. Лезьте наверх!

– Что? – не понял я.

– Как?! – вырвалось у Кати.

Борис кивнул на плиту, та торчит из стены между мной и Катей, ее выбил из кладки волкоршун, зверюга караулит в арке рядом с Борисом, в Руинах бушует эхо рычащего клекота.

– А ты? – спросил я.

– Здесь этот говнюк в меня стрелять не будет. Иначе свалюсь в пропасть вместе с торбой.

Кате забраться на карниз этажом выше труда не составило, я подтолкнул в подошву сапожка, лезу следом. Думал, свалюсь, но адреналин творит чудеса. Плита, выбитая волкоршуном, под ботинком рассыпалась, но локти уцепиться за карниз выше успели, кожу и свитер ободрало, но залез.

Мы по карнизу до ближайшего проема, огромный соблазн в него нырнуть, Катя так и сделала, но я хватаю за плечо.

– Нет! На другой берег! Здесь тварь быстро найдет.

– А через мостики она что, бегать не умеет?!

– Мостик разрушим!

Добираемся по карнизу до ближайшего мостика, метрах в пятидесяти, вопли Бориса и его врага все дальше.