Будто ледяная глыба выросла в груди девушки, мешая дышать, кричать, думать. Она просто смотрела на то, что смотрело на нее, а потом на то, что спрыгнуло с Сережи и понеслось к ней со скоростью гончего пса. Лишь когда существо пересекло половину коридора, Таня опомнилась и сама не своя от ужаса захлопнула дверь, потом попыталась задвинуть защелку, но пальцы ее не слушались. Что-то тяжелое врезалось в деревянную панель с обратной стороны, и она тоненько заверещала: первый звук после спетой под душем песенки, который вырвался с ее губ. Старая защелка никак не желала сдвигаться с места и резала пальцы. По дверям ударили, а вернее, прочертили. Как граблями. Или как когтями.

Тане таки удалось повернуть защелку, и дверь закрылась. Понимая, что радоваться рано, она прыгнула в ванну и встала, прижавшись спиной к кафелю, не замечая, что горячая вода из душа все еще хлещет по ее голени. Все ее внимание занимала дверь.

«Что это было? – лихорадочно соображала она. – В дом забралась собака? Но как, квартира же на третьем этаже? Может быть, это какой-то розыгрыш? Может быть, Сережа решил подшутить надо мной?»

Она заставила себя пошевелиться, выключила воду и прислушалась. В «сталинке» было тихо. Ни лая собаки, ни хихиканья шутника Сережи. Только стук сердца и удары капель по чугуну, только нарастающий свист, негромкий, но настойчивый, поначалу почти ультразвуковой, а теперь явственно ощутимый, близкий.

Волосы на голове Тани встали дыбом, когда она поняла, что что-то происходит, и происходит не в коридоре, за запертыми дверями, а внутри, рядом с ней. Она впечатала себя в стену и остекленевшими глазами смотрела в угол, под раковину, туда, откуда доносился свист.

Свист перешел в шипение, потом в неожиданный, заставивший ее подскочить звук «пшшш!», резко оборвавшийся, и под раковиной появилось то самое существо. Оно возникло из ниоткуда, просто материализовалось в воздухе. Только что там была лишь паутина и облупившийся кафель, а теперь сидело, сгорбившись, нечто росточком в метр, покрытое с ног до головы серебристой шерстью. И не успела Таня заорать, как существо вдруг заговорило:

– Тише, внучка, тише! Разбудишь Сережу, он тебя за дурную примет и разлюбит. Дурных никто не любит.

Это было не рычание, не вой, не то, что по идее должен производить материализовавшийся посреди ночи незваный гость. Обычный человеческий голос, причем женский, причем старческий. Тут Таня заметила своими обезумевшими глазами, что гость (гостья) вовсе не покрыта шерстью, что это волосы, свисающие с его (ее) головы, и они не серебристые, а седые. Существо откинуло назад длинные локоны, освободив лицо. Перед Таней сидела обычная старуха, разве что крошечная и появившаяся совершенно ненормальным способом. В облике старухи не было ничего жуткого, напротив, ее вид вызывал странное чувство жалости. На ней ничего не было надето, и она волосами пыталась скрыть одряхлевшую наготу. При метровом росте старуха не казалась лилипутом, в том смысле, что тело ее было пропорциональным, обычным, не считая одутловатых щек, не соответствующих общей худобе. Кожа на ее руках и ногах была мокрая и розовая, а вот лицо покрывал нездоровый серый румянец, словно женщина была сильно больна. Таня наконец поняла, на кого похожа гостья: на пожилых алкоголичек, вот на кого. Только те повыше, и если и появляются из ниоткуда, то исключительно в своих горячечных видениях.

Впрочем, говорила гостья трезво, а на Таню смотрела просящими светло-голубыми (а не красными, как померещилось сначала) глазами.

– Вы кто? – ошарашенно спросила девушка.

– Ты меня не боись, внучка, – произнесла бабушка, не двигаясь с места, – надень вон внукову футболку, а то холодно здесь.

Таня автоматически потянулась к футболке, быстро надела ее на себя, стараясь не упускать старуху из виду.

«Внукову футболку», – повторила она про себя и все поняла. Понимание это ее, как ни странно, успокоило.

– Вы – Сережина бабушка? – спросила она.

– Она самая, – закивала старушка.

– Вы – привидение?

Гостья поглядела на свои руки, на спутанные волосы и пожала плечами:

– Не знаю. Кто я теперь, мне не сказали.

– Вы живете здесь?

– Я не живу, – грустно ответила старуха, – я нахожусь. Уйти мне надо, а я не могу.

Таня переступила с ноги на ногу внутри ванны и с тревогой спросила:

– Что вы сделали с Сережей?

– Ничего! – искренне удивилась старуха. – Я бы ему ничего не сделала! Он спит просто, можешь пойти убедиться. Он единственный заботился обо мне раньше. Дочь-то меня знать не желала. Пьянью называла. Стеснялась меня. А он нет-нет да и хлебушка принесет, молочка. А то и чекушечку. Сядем с ним, бывало, самогоночки выпьем и за жизнь говорить начнем.

Слушая ее, Таня поняла, почему квартира не похожа на обычные старушечьи квартиры. При жизни Сережина бабка была алкоголичкой, и ей, видимо, было не до вышивания и слоников. Страх окончательно покинул Таню, а его место заняла печаль. Жалость к этой женщине с одутловатым лицом, которая сама разрушила себя и даже после смерти не смогла обрести покой, потому что не сказали, кто она и куда ей идти.

– Вы что, целовали спящего Сережу? – спросила Таня, и в груди у нее защемило от грусти.

– Не совсем, – вздохнула бабка. – Если расскажу, ты испугаешься и бросишь его. А он тебя любит. Он, знаешь, как на тебя смотрит!

– Я тоже его люблю! – выпалила Таня, хотя никогда не задумывалась, любит она Сережу или нет. – Расскажите мне!

Старуха опустила свои почти прозрачные глаза и виновато произнесла:

– Я ж, внучка, пила раньше немерено. И теперь выпить хочу. Душа горит, как хочу! Страшнее адских мук это, понимаешь?

– Я куплю! – не задумываясь, воскликнула Таня.

– Купишь, – благодарно улыбнулась старуха и добавила с какой-то тоской: – Только чем же я пить ее буду, она же здесь, окаянная, а я не здесь.

Таня кивнула с ужасом, но не с тем, что возникает при виде неожиданных зомби, а с тем, что пронзает вас, когда вы сталкиваетесь с опустившимся до самого дна человеком. Брошенным, никому не нужным.

– Простите, – зачем-то сказала она.

– Ты прости, что я тебя напугала. Я не хотела, чтобы ты увидела меня. Завтра просто сорок дней, как меня нет, а никто и не помянет. И Господь меня не заметит. И не скажет, кто я теперь.

– Мы вас помянем, – пообещала Таня искренне, – и в церковь сходим, свечечку за вас поставим.

Старуха посмотрела на девушку полными боли и слез глазами.

– Иди, – прошептала она, – спи и ничего не бойся. Завтра я куда-нибудь уйду. Не знаю куда, но знаю, что именно завтра.

Таня вылезла из ванны, подошла к несчастной старухе, желая хоть как-то утешить ее, и сказала:

– Все будет хорошо. Обещаю.

Она впервые обещала что-либо привидению и понимала, как глупо это звучит, но слова сами сорвались с ее губ.