…Землю очистят от мертвых.

Ею снова начнут торговать,

Все низкое вызовут к жизни

И объявят высоким опять,

Забудут старые клятвы.

Могилы бойцов осквернят…

— тихо прочла Елена. — Нурдаль Григ так писал… был такой поэт, я случайно его стихи прочла, мы развалины в райцентре разбирали и…

— …Но вы — молодые, живые! — вдруг подхватил Дик. — Стойте на страже мира — того, о котором мечтали мы, — по соседству со смертью!

Мира — это не мирной, невоенной жизни, Хелен, нет, и будь прокляты те, кто так думает! Мира — это Мира, нашего дома, нашей новой жизни… Мы защитим мир, Родину, но не для тех. Нет, не для них, даже если они опять попробуют высунуться. Жаль, что в войне сгорели те твари, которые ее вызвали. И ваши, и наши. Вот бы их всех — на скамью подсудимых… сразу за все. А мы бы их судили. Мы — это ты, я, это наши пацаны из пополнения, это те, кто сейчас в тылу делает консервы для нас, вон те стаканчики штампует… Мы — это наши народы, наша раса! А тем мы никогда больше не дадим набрать силу. Никогда, хватит. Мы разгребем кучи оставленной грязи. Мы выживем и победим. У нас будут дети — и они будут лучше нас, как мы лучше тех. Навсегда, не на часы, вернется Солнышко. Нам будет на кого опереться и кому оставить возрожденный мир. А пока — на нас форма. И черт с ним, пусть мы «когорта проклятых». Но лично я — я четко знаю, чего хочу и за что сражаюсь.

Около костра стало тихо. Джек думал, не открывая глаз…

Когорта проклятых… Он мысленно улыбнулся. Пускай. Неважно, как ты будешь называться. Важно, что рядом есть настоящие друзья, есть настоящая цель впереди — да, теперь Джек осознал и видел ее сияние! И ощутил пьянящее чувство свободы на пути к этой цели.

Пусть — «когорта проклятых». Посмотрим.

Синим огнем обжигает она —

Песня в Раскате Грозы!

Черного золота ночи не жаль!

Бесам себя не спасти!..

А. Земсков

«Заспав» первую усталость, Джек никак не мог уснуть снова. Похоже, и остальные чувствовали примерно то же самое, только Иоганн преспокойно и очень тихо спал, завернувшись в накидку.

Холодно, впрочем, не было, особенно для ребят, родившихся и выросших в краях, где плюс пять в июле считалось не таким уж ужасом; более того, кто постарше, причем не так уж намного, ворчали, что «вот в наше время было минус пятнадцать, и ничего, а сейчас…». Ночь оказалась достаточно теплой. Будь Джек дома, в Англии, он бы решил, что сейчас начнется гроза. Но ему объяснили еще вечером, что тут по ночам такое — обычное дело, с моря, на дне которого все еще бурлят глобальные горячие «котлы» гейзеров, тянет теплую влагу. Его поразило, что тут, где в принципе можно было уже давно распахать земли, развести стада, местные жители жили каннибализмом! Кое-как разбрасывали в едва отошедшую землю мутировавшее просо, его вечно не хватало — и приварком было мясо соседей. И чужих, пришельцев, конечно. Да это еще ладно — этот ужас был и в Англии; что было пищей для Трех Кланов,[40]в конце концов? Но тут-то — тут даже не пытались как-то из ужаса вылезти! Словно были всем довольны! Этого он не мог ни понять, ни принять.

Эрих достал из кармана пачку писем в разных степенях затрепанности и, поудобней улегшись на живот, начал их внимательно перечитывать. Лицо немца почти сразу стало грустным, а губы слегка улыбались.

— Браунид офф,[41]— сказал Ласло, полулежавший рядом с Джеком.

— А ты? — спросил тот.

Венгр улыбнулся почти так же грустно, как немец, довольно долго молчал, а потом пояснил:

— Я… Знаешь, почему я пошел воевать? Я тебе говорил, что я из Эгера? — Джек кивнул. — Эгер в свое время был крепостью, в свое время отбил атаку стодвадцатитысячной армии…[42]чьей-то, я не знаю, если честно… и устоял! А что такое сегодня мой город? Тоска и тишь… Мертво все. Даже кто власть — черт его знает, русские с вашими ходят, как вокруг тарелки с горячим гуляшом… Мои родители и не почесались, у них еще трое мальчишек… братья мои, младшие. И все здоровые, без отклонений! Попал сюда. — Ласло улыбнулся уже задумчиво. — Сам видишь: был обожжен, ранен, стал хорошим пулеметчиком… Сначала радовался, что убрался из Эгера. Сейчас думаю по-другому… Я туда обязательно вернусь, если останусь жив. Я хочу, чтобы мой Эгер был таким, как раньше — домом гордых людей… Но тосковать? — Ласло качнул головой. — Нет. Я не оставил дома ни любви, ни тепла… ни даже девчонки. Вообще ничего… да и никого.

— А у Эриха девчонка есть?

— Есть. Он тебе еще покажет фотку… Какую музыку любил слушать? — неожиданно спросил он.

Джек пожал плечами:

— Да какую… Фолк, бард. Как все.

— А, я тоже… А тут вон Андрея с его гитарой слушаю и больше ни на что не претендую. Только на гуляш.

— Про гуляш ты второй раз уже говоришь… А что это такое-то? — полюбопытствовал Джек.

Ласло с удовольствием пояснил:

— Рубят лук, мелко-мелко, и обжаривают его в свином жире до такого… золотистого цвета. Потом посыпают красным перцем, добавляют говядину, кубиками… майоран, соль, заливают водой и тушат, тушат, тушат, помешивают… Когда жидкое почти совсем выкипит, добавляют немного вина. Лучше всего токайского. Это хорошее вино такое, его у нас раньше делали, ну и сейчас вроде бы собираются, когда погода более-менее установится… Мясо потушится, можно класть картошку кубиками, красный перец — стручки чистят, чтобы семян не было, режут полосками — и помидоры. Заливают водой заново и варят минут двадцать. Кладут мучные клецки и подают на стол. — Венгр вздохнул и добавил: — Гуляш больше никто делать не умеет! Одни венгры… Только продукты все достать трудно, редко получалось готовить.

— А что такое клецки? — спросил Джек, сглотнув слюну, — по рассказу Ласло, штука была вкусная; Джек любил острое, а в его родной, отечественной, кухне острого было мало и раньше, а уж сейчас и вовсе…

— Такие мучные штучки… вроде шариков, вареные… — помогая себе руками, показал Ласло.