Теперь жизнь Эржебет была полна изнуряющей работы и страха наказания, Дамокловым мечом постоянно висевшего над ней. Такое существование отупляло, лишало воли, исподволь, постепенно обращало в безропотного слугу, который, знай себе, двигается, как заводная игрушка немецких мастеров, день за днем, день за днем. У него уже нет ни чувств, ни желаний, лишь всеобъемлющая покорность судьбе… Единственной отдушиной для Эржебет, позволявшей ей не скатиться до уровня безмозглой рабочей скотины, стали воспоминания. Яркие грезы о том времени, когда она была сильной и свободной. Когда враги трепетали при упоминании ее имени. А рядом были друзья. При мысли о друзьях сразу же всплывал образ Гилберта. Сейчас, проигравшая, опустошенная, почти сломленная, она особо сильно тосковала по нему. Хотелось увидеть его задорную улыбку, дерзкий вызов в алых глазах. Когда Эржебет становилось совсем плохо, она представляла, как он говорит ей в своей обычной насмешливой манере: «Что скисла, Лизхен? Распустишь нюни, и я отвоюю у тебя Бурценланд обратно! Давай, взбодрись. Если ты не будешь сильной, то как же я смогу насладиться победой над тобой?». И почему-то от таких мыслей ей сразу становилось легче.

Вот только с каждым днем, проведенным в Стамбуле, Эржебет все больше теряла надежду когда-нибудь услышать голос Гилберта наяву, а не в мечтах. По доходившим до нее обрывочным слухам из Европы, он все еще был вассалом Феликса. Такой же несвободный, как и она.

«В этом есть какая-то злая ирония. — Эржебет криво усмехнулась, снова взглянув на блестящий пол. — В похожести наших судеб. Мы оба когда-то были могущественными и вселяли страх в других, а теперь — оба жалкие рабы…»

Эржебет вздохнула и, подхватив ведро и половую тряпку, пошла за чистой водой — сегодня ей еще надо было отмыть до блеска парадную залу…

Вечером вымотанная Эржебет едва доплелась до каморки в дальней части дворца, которая служила ей комнатой. Все, чего ей сейчас хотелось — рухнуть на соломенный тюфяк и провалиться в сон. Но тут скрипнула дверь, и Садык без стука вторгся в ее жалкое жилище.

Эржебет внутренне напряглась, готовясь к худшему и мысленно помимо воли перебирая возможные поводы для наказания. Но вроде бы в последние дни она вела себя безупречно…

— Примерь! — Садык небрежно бросил под ноги Эржебет ворох нарядов.

Она присела на корточки, разобрала перемешанную кипу: шаровары из прозрачной нежно-зеленой органзы, шитый золотом кушак, украшенный драгоценными камнями короткий жилет.

Наряд танцовщицы.

— С какой стати я должна это одевать? — Эржебет мгновенно ощетинилась.

— Потому что я приказываю. — Садык неприятно улыбнулся.

У Эржебет засосало под ложечкой.

«Неужели он…»

— Только тронь меня и, клянусь, я перегрызу тебе глотку! И кое-что еще!

Эржебет вскочила на ноги, сжала кулаки и едва не зашипела. Может она и привыкла к подчинению, но не настолько, чтобы безропотно ублажать Садыка. Лучше смерть.

— Не льсти себе, женщина. — Он с нарочитой ленцой пригладил бородку и окинул Эржебет скучающим взглядом. — Стоит мне только щелкнуть пальцами, и сотни прекраснейших наложниц будут ласкать меня, подобно гуриям в садах Рая. Зачем мне мужеподобная девица, вроде тебя?

— Тогда к чему все это?.. — Эржебет брезгливо кивнула на так и валявшийся на полу наряд.

— Завтра ко мне приезжает делегация неверных… Просто хочу, чтобы ты немного развлекла моих гостей…

Он не договорил, но Эржебет прекрасно поняла, что он имеет в виду. С помощью нее Садык собирался недвусмысленно намекнуть европейцам: скоро они все будут плясать под его дудку. И, конечно же, он не мог упустить возможность унизить ее, в который раз подчеркнуть, что она всего лишь слабая женщина.

«Женщина должна услаждать взор мужчины, а не махать мечом», — с тех пор, как она стала частью его Империи, он постоянно напоминал ей об этом.

— Ах да, чуть не забыл. — Садык подошел ближе и в прямом смысле слова осыпал Эржебет золотым дождем.

Браслеты, тяжелые серьги, ожерелье, пояс из монеток — все это обрушилось на нее с высоты его роста…

— Может, это хоть немного добавит тебе привлекательности. — Садык усмехнулся и ушел, оставив застывшую Эржебет посреди груды драгоценностей и тканей.

С минуту она стояла неподвижно, устремив невидящий взгляд в пространство, а затем медленно подняла с пола шаровары…

Переодевшись, Эржебет осмотрела себя и поежилась.

«До чего развратный вид…»

Жилет плотно облегал ее грудь и практически не скрывал пышные холмики, наоборот казалось, только подчеркивал. Прозрачные шаровары выставляли на всеобщее обозрение ее ноги, и лишь кушак прикрывал треугольник волос меж бедер. И в этом она должна будет щеголять перед посольством!

Эржебет тут же захотелось сорвать с себя дорогие ткани, растоптать их и надеть привычный бесформенный рабский балахон.

«Успокойся, — строго приказала она себе. — Это всего лишь тряпки… Всего лишь тряпки. Я должна быть покорной. Если буду артачиться, с этой сарацинской гниды станется устроить резню среди моих людей… Надо смириться… Надо терпеть. Я справлюсь. Я сильная».

Эржебет до боли стиснула кулаки, с трудом подавив навернувшиеся на глаза злые слезы. А на следующий день она тщательно вымылась, расчесала волосы и облачилась в оскорбительно-откровенный наряд…

В роскошном зале для приемов, который только вчера Эржебет старательно намывала, Садык вальяжно разлегся на горе разноцветных шелковых подушек. Кроме Эржебет, он собрал вокруг себя несколько других стран: Болгария и Греция обмахивали его опахалами из разноцветных перьев, а Македония подливала вино в золотой кубок. Садык приказал Эржебет сесть рядом с ним.

— Вот такой смирной и должна быть женщина. — Он тонко улыбнулся, когда она опустилась на колени. — Я тебя выдрессирую, строптивица…

Эржебет бросила на него яростный взгляд, но привычно проглотила готовый сорваться едкий ответ.

В этот момент распахнулись двери, и слуга объявил о прибытии послов.

Это оказалась делегация Речи Посполитой: впереди горделиво вышагивал Феликс, следом за ним шел как всегда серьезный и собранный Торис, а дальше… У Эржебет перехватило дыхание и сердце гулко застучало в груди.

«Гилберт… Что он тут делает?»

Эржебет была так рада его видеть, что вмиг забыла и о своем унизительном положении, и об обуревавшей ее злости.

Их взгляды встретились и слова были больше не нужны.

«Как ты?» — безмолвно спрашивал Гилберт.

«Бывало и получше». — Эржебет кривовато усмехалась.

Он в ответ одарил ее своей особой широкой улыбкой, от которой потеплело в душе.

«Все будет хорошо, Лизхен!»

Ей стало так легко и спокойно, словно и не было стольких лет боли.