— Навоевалась, глупая девка? — протянул Садык. — Неужели ты всерьез думала, что сможешь меня победить? Одержала парочку мелких побед и возгордилась? Ничто не может противостоять моему мечу, благословленному Аллахом. Тем более, нечестивая женщина. Вот теперь ты заняла положенное тебе место — в ногах мужчины.

Он брезгливо поддел ее носком сапога, то ли специально, то ли случайно попав в раненый бок, перевернул на спину. Эржебет едва сдержалась, чтобы не зашипеть от боли.

«Нет… Нельзя показывать слабость…»

— Вставай, — приказал Садык. — Теперь ты принадлежишь мне… Хотя приобретение, конечно, так себе…

Эржебет попыталась подняться, но сил хватило только на то, чтобы кое-как сесть. Кровь сочилась из раны в боку, левая рука вообще не двигалась, похоже, была сломана. Но Садыка не волновало ее самочувствие, он вдруг схватил Эржебет за шкирку и рывком поставил на ноги. Перед глазами у нее все поплыло, закружилась голова, но когда ее шеи коснулась жесткая веревочная петля, реальность вдруг снова стала до боли острой и осязаемой.

— Шагай. — Садык властно дернул за другой конец веревки…

Окровавленные, ободранные и грязные пленники тянулись за турецким войском, среди них шла и Эржебет. Конец ее поводка был привязан к луке седла Садыка, и первое время, пока она не приноровилась к шагу его коня, веревка больно врезалась в кожу, оставляя ярко-красные следы. Эржебет ощущала себя коровой, которую ведут на убой. Такой жалкой и слабой она еще никогда себя не чувствовала. Поражение, окончательный разгром — теперь она в полной мере осознала, что это такое. И поняла, что тогда ощущал сидящей в камере Гилберт. Черное, отупляющее отчаяние и горе…

«Прости, Гил, похоже, я впервые не смогу выполнить обещание и дождаться тебя», — подумала она, когда их процессия добралась до границ ее земель. И почему-то боль от этой мысли была едва ли не сильнее, чем боль от потери независимости.

***

Гилберт несся по коридору краковского замка, искрящийся злобой так, что все встречные жались к стенам, уступая ему дорогу. В голове его рокотом боевых барабанов стучала лишь одна мысль: «Эржебет проиграла. Эржебет захвачена Османской Империей. Моя Лизхен!»

Гилберт не мог этого вынести, бешенство бурлило в нем, точно зелье в ведьмином котле. Эржебет принадлежала только ему! Она была его идеальным соперником! Только он мог ее победить! Он жил в ожидании их новой встречи, мысли о ней придавали ему мужества, дарили терпение, чтобы сносить существование под властью Феликса. Он набирался сил, готовился, что однажды вырвется, станет свободным и вновь сразится с ней… А теперь все его мечты пошли прахом. Их разрушил какой-то сарацин, посмевший покуситься на его собственность. Посмел забрать Эржебет у него, Гилберта. Такого он вынести не мог. Он собирался сейчас же собрать свою армию и двинуть против Садыка. И плевать, что тот захватил Балканы, разгромил множество сильных стран и едва не покорил всю Европу…

— Эй, Гило, стоять! Куда ты сорвался, черт возьми?! — раздался сзади гневный окрик.

Гилберт стремительно обернулся — к нему подбежал Феликс.

— Что еще за выходки?! — выпалил он, едва перевел дыхание. — Мы с Торисом сидим, спокойно разговариваем, ты слушаешь, и вдруг вылетаешь из комнаты, точно ужаленный… Я, между прочим, не давал тебе разрешения уходить! Куда ты вообще собрался?

— В гробу я видел твое разрешение, — рыкнул Гилберт. — Я отправляюсь на войну с Садыком.

— Чего? — Феликс округлил глаза, стремительно бледнея. — Совсем сдурел? Последние мозги своим дрянным пивом залил? Ты же против него, что муха против тяжеловоза. Раздавит — и не поморщится! Ты его только разозлишь… И он придет мстить. Кому? Правильно, мне — твоему сюзерену! Нет уж, я не собираюсь из-за твоего безумия ссориться с этим жутким монстром! Я запрещаю тебе на него тявкать!

— Да клал я на твои запреты! — Гилберт сжал кулаки, угрожающе надвинулся на Феликса. — Я не твоя комнатная собачка, что бы ты там себе не воображал!

— Чего ты вообще так взбеленился? — Феликс причмокнул губами, вспоминая. — Мы как раз говорили о том, что Садык захватил милую Лизу. О том, как ее жестко избили под Мохачем… Тогда-то ты и ломанул из комнаты… А когда мы до этого говорили о захвате им же Сербии, ты даже глазом не моргнул…

Феликс прищурился, задумчиво надул губы, а затем вдруг маслянисто улыбнулся, и хитро стрельнул глазами.

— Так во-о-о-от оно что-о-о… — пропел он. — Значит, не зря давным-давно ходили сплетни, что вы с Лизой не просто приятели. То, как она тебя выгнала из Бурценланда, больше походило на ссору любовников, жена мужа из дома прямо выставила, ага… Тогда ясно, чего ты так взбесился! Еще бы, Садык ее сейчас как раз вводит в свой гарем и посвящает в тонкости восточно…

Договорить Феликс не успел, тяжелый кулак Гилберта врезался ему в челюсть. Мощный удар сбил Феликса с ног, а Гилберт тут же уселся сверху, прижал его к полу и схватил за горло.

— Мы. Не. Спали. Вместе! — прорычал он Феликсу в лицо, с каждым словом сдавливая его хрупкую шею все сильнее. — И даже если и спали, это не твое дело, мразь!

Феликс захрипел, вцепился в руки Гилберта, пытаясь оторвать его от себя. Но Гилберт лишь усилил хватку, он собирался переломить хребет тому, кто посмел так грязно отзываться о Эржебет. Но, сам того не осознавая, он злился еще и потому, что Феликс затронул самые потаенные, самые сокровенные его фантазии и напомнил, что его собственные мысли о Эржебет далеко не всегда были невинны и чисты…

Лицо Феликса побагровело, глаза выкатывались из орбит, Гилберт уже предвкушал его скорый конец, упивался удовлетворением от мести — как же он давно мечтал это сделать! Услышать, как хрустит сломанная шея его «хозяина»…

Вдруг что-то холодное коснулось горла Гилберта.

— Отпусти его, — прозвучал над головой властный голос.

Острое лезвие клинка, царапавшее кожу, быстро остудило пыл Гилберта. Он нехотя разжал руки, и Феликс принялся жадно глотать ртом воздух.

— Убей… его! — просипел он. — Убей эту псину, Торис!

И на мгновение Гилберту показалось, что Торис, которому принадлежал меч у его горла, так и поступит. Клинок погрузился в плоть, совсем чуть-чуть… Но затем все же исчез.

— Ты немедленно отправишься в темницу, Гилберт, — ровным тоном произнес Торис. — И будешь сидеть там, пока не остудишь свой пыл.

Гилберт едва не застонал от бессильной ярости: пожалуй, сейчас он, как никогда ненавидел свое рабское положение.

— Чертовы скоты, — прошипел он. — Вы можете меня победить, только напав вдвоем на одного… Но так будет не всегда, знайте! Когда-нибудь в темнице будете сидеть уже вы.

В этом момент Торис ударил его по голове рукоятью меча, в глазах Гилберта потемнело, и он потерял сознание. Очнулся он уже в знакомой камере, той самой, где Эржебет когда-то дала ему обещание ждать…

Эржебет распрямила затекшую спину и, утерев пот со лба тыльной стороной ладони, осмотрела свою работу. Пол, выложенный розовато-белым мрамором, сверкал так, что в него можно было смотреться, как в зеркало. Хотя вместо того, чтобы намывать, Эржебет бы с удовольствием прошлась по нему в грязных сапогах, да еще и поплевала бы от души. Но она прекрасно знала, что за плохо выполненную работу, за любые попытки насолить хозяину дворца последует незамедлительная кара. За годы жизни под властью Садыка Эржебет научилась усмирять свой норов. Первое время, оправившись после битвы при Мохаче, она пыталась бунтовать, в ней еще жила надежда, что она сможет вернуть свободу, надо лишь постараться. Но восстания раз за разом безжалостно подавлялись. А Эржебет ожидало наказание. Садык в этом деле был особо изощрен. Европеец бы просто избил непокорного слугу и засадил в темницу, но для изобретательного восточного ума Садыка это было слишком просто. Он придумывал для провинившихся, как он сам говорил, «изысканные» пытки, в них страдания душевные были гораздо сильнее физических. И это оказалось самым страшным: Эржебет была сильной, она могла терпеть любую телесную боль, но вот боль духовную не сможет вынести даже самая несгибаемая, волевая личность… И поэтому в конце концов Эржебет смирилась. Старательно играла роль служанки. Кроткой, тихой и главное — незаметной. Потому что иногда на Садыка находило желание поразвлечься, и тогда доставалось всем, кто попадался на глаза, независимо от их провинностей…