часа. Все это время участники обеда пытались вести непринужденную беседу. Казалось, никто не коснулся того факта, что меткий стрелок из пистолета Жюно стал утрачивать твердость руки, и остаток вечера не посвященные в секрет испытывали некоторую неловкость.

В остальном все напоминало обычный французский фарс. Через день или два после званого обеда лейтенант Фуре получил самое поразительное известие за свою недолгую военную карьеру. Его вызвали в ставку начальника штаба Бертье и сообщили, что его усердие привлекло благосклонное внимание, настолько благосклонное, что главнокомандующий решил наградить его поездкой в Париж для отправки туда важных донесений! Бедняга Фуре был ужасно польщен и попросил разрешения отлучиться, чтобы попрощаться с женой.

На лице Бертье появилось печальное выражение. Он отрицательно покачал головой. «Боюсь, что это невозможно из-за недостатка времени, — сказал он, но добавил: — Вам повезло больше, чем кому бы то ни было из нас. Вам надо выехать в течение часа. До свидания, мой дорогой приятель, мне бы хотелось оказаться на твоем месте!»

Бертье лицемерил лишь наполовину. В каком-то смысле он действительно хотел бы оказаться на месте Фуре, поскольку проклинал каждую минуту своей затянувшейся разлуки с мадам Висконти. Он свято хранил о ней память, соорудив в своей палатке нечто вроде алтаря. Секретарь Наполеона Бурьен удивился, застав его однажды вечером коленопреклоненным перед ее портретом и усердно возносящим молитвы любви. Он был настолько поглощен столь странным занятием, что даже не заметил прихода Бурьена и нисколько не смутился, когда тот покашлял, чтобы дать о себе знать…

Фуре отправился в путь в ликующем настроении. Бедняга был убежден, что теперь он вышел на широкую дорогу быстрого продвижения по службе. Но сумел продвинуться по этой дороге совсем недалеко. Через день после отплытия из Александрии (где другой старый друг Наполеона, генерал Мармон, ждал его, чтобы ускорить отъезд) английский крейсер «Лев» перехватил катер «Шассер», на котором находился Фуре. Всех, кто был на катере, подняли на борт крейсера и обыскали, раздев до нижнего белья.

Объемистые пакеты лейтенанта вскоре были обнаружены и изучены. Фуре пришел в отчаяние. Сутки назад перспективы казались ему такими многообещающими и вот — на тебе! — депеши, которые он вез, попали в руки врага, и сам он обречен провести остаток войны в плену.

Однако он вновь поторопился с выводами. Английский капитан оказался удивительно покладистым парнем. Он сообщил, что вскоре уходит в дальний рейс на Тихий океан, а на борту крейсера нет условий для содержания пленных. Посему готов высадить лейтенанта на берег, когда и где ему будет угодно, а если тот пожелает высадиться в каком-то конкретном пункте, то ему достаточно лишь назвать это место.

Фуре, наверное, от удивления вытаращил глаза. Разве он мог знать о том, что семь шпионов и кипы перехваченных блокадой бумаг позволяли англичанам в деталях узнавать обо всем, что происходит во французском лагере, или что этот разыгрывающий его приветливый морской офицер лучше осведомлен о причинах поездки Фуре, чем сам французский курьер?

В свете того, что случилось дальше, даже самому Фуре стало ясно, что англичанин не просто обманщик и отнюдь не такой покладистый человек, а умный и дальнозоркий моряк с чувством юмора, что не часто встречалось среди людей Нельсона. Его поступок представлял собой еще один выпад, направленный на внесение замешательства в стан противника. Причем такой выпад, который не подпадает под статьи конвенции о правилах ведения войны.

Поэтому Фуре вновь появился в Александрии почти сразу же после того, как покинул ее, и появление его повергло старого друга Наполеона Мармона чуть ли не в паническое состояние. Генерал тщетно пытался уговорить лейтенанта оставаться в порту. Все еще находившийся в приподнятом настроении лейтенант настаивал на возвращении в Каир, чтобы доложить о случившемся начальнику штаба, который вроде бы такого хорошего мнения о младшем офицере.

Мармон неохотно санкционировал его поездку. Он не мог приказать ему оставаться на месте, не вызвав массы неприятных расспросов, и вскоре убедил себя в том, что отнюдь не он должен давать объяснения Фуре.

Фуре помчался в Каир, а потом прямиком к месту своего проживания, чтобы обнять женушку с васильковыми глазами. К его удивлению и тревоге, дома ее не оказалось, а все расспросы о ней заканчивались уклончивыми ответами и лукавыми, жалостливыми ухмылками.

Наконец правда стала просачиваться сквозь толстый череп Фуре. И как только это случилось, он помчался в гостиницу, расположенную недалеко от дворца турецкого бея, в котором Наполеон оборудовал свою ставку.

Некоторые доброжелатели пытались отговорить его от задуманного шага, но Фуре пропустил мимо ушей намеки и сумел пробиться к своей жене. Гостиничный номер вскоре наполнился возмущенными криками мужа и визгливыми, без всякого раскаяния отповедями Маргерит Полин.

Результатом этой оживленной перебранки стал немедленный развод, санкционированный генеральным интендантом в качестве гражданского юриста. Кипевшего от возмущения, но отнюдь не потерявшего дара речи Фуре вновь наладили из Каира, а его жена стала признанной наложницей главнокомандующего.

Убрав с дороги муженька, она решила всласть насладиться своей удачей. Наполеон, которого мучили мысли о будущем армии, осаждали бесчисленные проблемы управления и жизнеобеспечения в условиях постоянной угрозы быть убитым мусульманскими фанатиками, находил утешение в ее забавном обществе, и она приобрела огромную популярность в войсках, состоявших из французов, которые воспринимали всю эту историю как исключительно веселую шутку.

Когда Наполеон был занят делами, она выезжала на прогулки в карете, запряженной парой лошадей, в сопровождении двух бравых адъютантов, гарцевавших на своих конях по бокам кареты. Куда бы она ни направлялась, солдаты выкрикивали: «Да здравствует Клеопатра! Да здравствует маленькая генеральша!» С ее шеи на длинной цепи свисал медальон с изображением Наполеона, а тот факт, что один из наездников, сопровождавших ее в поездке, был сын жены ее любовника — Эжен Богарне, абсолютно не смущал ее.

Совсем иначе чувствовал себя семнадцатилетний Эжен, который до тех пор наслаждался, находясь вблизи своего выдающегося отчима. Он мужественно целую неделю или около того выполнял свои обязанности по эскортированию, но в конце концов кто-то посоветовал Наполеону возложить эту миссию на другого наездника, с менее заметной фамилией.

Наполеон, несомненно, получал огромное удовольствие от общения с этой аппетитной вертихвосткой, миниатюрной обозной дамой. Он мог бы даже жениться на ней, если бы она сумела понести от него ребенка. Однако проходили недели, а Хохотушка не показывала никаких признаков этого, он начал даже несколько раздражаться по этому поводу и сказал кому-то: «Эта дурочка не знает, как надо завести ребенка!» Такое непристойное замечание тут же подхватили и донесли до нее сплетники лагеря, и