– Пришло время, – усмехнулся он. – Пора идти в монахи. Иначе так и останусь протоиереем, а династию надо продолжать, это дело семьи.

– А как же ваша жена? – растерянно брякнула Лика.

– Она знала, – спокойно сказал отец Деметре. – Но не думала, что так скоро.

Больше Лика его не видела, знала лишь по слухам, что в этой странной семье наступила та самая жизнь, которая казалась далекой, как горизонт: батюшка обитал в доме, как драгоценный квартирант, и всегда рядом с ним был монашек. Для пригляду, чтобы не нарушил чего.

И денег жена не у мужа проси – а у монашка, батюшке уже нельзя деньги в руки брать.

А младенца только папа может успокоить, и как раскричится девочка, бегут в церковь Манана с двумя девчонками-хулиганками, и третья – орущий сверток у груди.

Батюшка стал владыкой и сменил имя, уже в третий раз.

Манана с фарфоровым кукольным лицом работала в приюте для сирот, по-прежнему слушала Роберта Планта и дымила, как паровоз, и в ее черных волосах появилась серебряная прядь, как у Индиры Ганди.

Она все знала заранее.

А Лике уже можно было не ходить к нему за интервью.

Оставалось лишь перечитывать старые записи.

– Страх рождает любовь, – так он объяснил суть христианства.

– Как же так, батюшка, – запротестовала Лика: с ним, слава небесам, можно было спорить. – Для меня это непонятно. Разве Бог – это не любовь? Где там место страху?

Отец Деметре усмехнулся: до чего же он был обаятельный.

– Допустим, у тебя есть возлюбленный. И ты хочешь показать ему, какая ты хорошая. Поворачиваешься к нему своими самыми лучшими сторонами, но при этом знаешь, что ты не совсем такая, как ему показываешь. И боишься, что он увидит в тебе что-то неприятное. Ты же любишь его и хочешь любви в ответ?

Странно выходит, думала Лика. Тогда любовь должна порождать страх, а не наоборот.

Наверное, она чего-то не понимает.

– Это вера, – не пытался переубедить ее батюшка. – Ты все время пытаешься подключать ум. А дети просто верят. Ты слишком много читаешь, видимо? Так и бывает с чересчур умственными людьми – они разучаются верить.

Что-то не складывается у Лики с Господом понимания.

Она была повернута к Генриху самыми лучшими сторонами, а он все равно ее не полюбил. Теперь и бояться нечего.

Миранда своего матроса любит и не боится, и все равно счастья нет.

– …Хоть бы он умер. Или женился. Кретин чертов, как его ненавижу…

В предрассветной зимней комнате раздалось хихиканье.

– Эй, девочка! Не успела проснуться, уже ругаешься. Утро надо начинать с добра. Представляешь хоть, как твоей маме трудно: может быть, это ее последний шанс. Или нет, скажем мягче – последняя любовь, я не знаю. Не зря же она за ним гоняется столько лет.

– Ты сейчас это кому говоришь?

– Ей кажется, что, если она его упустит, жизнь закончится. Тебе, а кому еще?

– Меня сейчас вырвет! Любоооввв! Да про кого ты говоришь, знаешь хоть?! Миранда кого-то любит – ха-ха-ха. Ей всегда было на меня плевать! Если бы не бабушка покойная, я бы вообще на улице выросла! Ты же видела, что она со мной сделала!

– Ну да, сделала. Хватит уже об этом.

Клара выдохнула облачко пара.

– Может, встанем, воду натаскаем? Или не успеваем? А то потом в очереди стоять придется.

– Это же целых десять ходок с полными ведрами! Все равно лифт не работает, так что придется переть на седьмой этаж пешком. А потом эту драгоценную воду в унитаз выливать, чтоб черти их взяли!! Ой, сейчас из-под одеяла вылезать, не хочууу…

– А нам с тобой еще рожать предстоит, а никто об этом не думает, спины себе сорвем с этими ведрами, и никто на нас не женится.

– Женится-женится, ты вон какая красавица. Чернобрива-черноока! Я за красоту все могу простить, потому, как последняя идиотка, столько лет люблю придурка просто за то, что он красивый, а вроде умная женщина. И твоя мама тоже… умная. Все мы умные.

– Он правда такой красивый? Покажи! У тебя хоть одной фотографии нет?

– Зачем мне фотография, у меня его лицо круглосуточно перед глазами. Поверь мне на слово: сицилийская мафия.

– Оу, оу, и руки красивые?

– И руки. И глаза. И скулы. И тень от ресниц на щеке.

– И что, говоришь, я тоже ничего?

– Ой, Кларка, на тебя смотреть – глаз радуется. Давай-давай, раз-два, встаем!

– Аааай, мамочка, за что мне такая молодость, мне всего пятнадцать лет, а как старушка, в платки замотана!

– Не боись, Миранда тебе навезет кучу тряпья, так что в школу пойдешь вся крутая и натянешь Салли нос.

– Между прочим, у меня ноги красивее, чем у Салли. По ней все с ума сходят, потому что ее мамаша каждый день разрешает гостей приводить, женихов заманивает. И стоит, всем улыбается!

– Так давай мы тоже пригласим. Накупим всего, наготовим, я на все готова, даже станцевать могу.

– У нее камин дома, тепло. А у нас дубак. У Салли родители есть, понимаешь? А у меня папы нет, а мама чокнутая. Один-ноль в ее пользу!

– Давай бери ведра и много не разговаривай, мороз на улице.

Сапоги скользили на снегу, застывшем за ночь в ледяную корку.

– Полярная ночь, едрена мать. Почему все время темно? Даже не темно, а сумерки. Раньше так не было.

– Не ругайся. Природа тоже против нас. Чем-то мы согрешили сильно, наверное, – стараясь не расплескать воду, Лика шла маленькими шажочками. – Возле лифта передохнем, и вперед.

– И имя тоже… Звали бы меня Нино, а то – Клара! Идиотское имя, ненавижу: Кларка-кухарка. И совсем оно мне не подходит. Как у санитарки в роддоме, которая всех беременных матюками кроет. Кларка-санитарка.

– А-ха-ха, почему санитарка?

– Мне мама рассказывала. Есть в роддоме такая Клара-помешанная, до сих пор там работает, и выгнать никто не может.

– Что, в ее честь тебя назвали?! Не своди меня с ума! Ставь ведра, перекур пять минут.

– Да нет, в честь бабки с папиной стороны. Сама в честь свекрови меня назвала и сама же с отцом развелась, дура.

– Клара! Мама не дура, а импульсивная женщина!

– Да пошла она, импульсивная! А у меня из-за нее отца нет!

– Отец у тебя есть. И мама есть. Ты дурака не валяй, а лучше позвони ему и начни сама все заново. Что он тебя, съест, что ли?

– У него стерва-жена и две новые дочки, нужна я ему сто лет.

По кухне постепенно разливались слабое тепло и запах ванильных оладий.