Личных знаков у убитых не оказалось.

Случилось это в воскресенье, 3 декабря 1944 года.

Мы очень волновались, хотя многие делали вид, будто собираются сыграть партию в покер.

Шонесси своей мясистой белой рукой растирал виски. Майор посмотрел на меня как на заговорщика одной с ним шайки. На миг мне даже показалось, что между нами устанавливается дружеское взаимопонимание. Но это только показалось. Точно так же Шонесси смотрел и на Фулбрайта.

Полковник находился в комнате радиоперехвата. На его красном широком носу как-то непривычно было видеть большие очки. Он листал какую-то рукопись. Перед микрофоном, облокотившись на зеленый стол, подпирая кулаками подбородки, Сильвио и Едике штудировали тексты, подчеркнутые красным карандашом.

Вальтер Шель и капитан Дрюз, ничем не занятые в этот момент, нервно помешивали ложечками кофе. Только бледный англичанин казался совсем безучастным. Он стоял возле зеленой металлической двери на маленькой деревянной лестнице, ведущей в студию.

Было десять минут двенадцатого. В одиннадцать часов люксембургская радиостанция, как обычно, пожелала своим слушателям спокойной ночи. В половине двенадцатого должна была состояться первая передача радиостанции «1212» — под таким официальным названием маскировалась операция «Анни».

В одиннадцать часов двадцать минут за углом виллы зафырчал мотоцикл и остановился. Техник Лисман принял от посыльного запечатанный сургучом пакет. Шонесси вскрыл пакет и пробежал глазами наши рукописи.

— О'кей, — бросил он нам. — Изменений нет. Начинаем.

Выпив виски, майор пошел в комнату радиоперехвата. Англичанин последовал за ним. Через окошко я видел, как полковник и англичанин бегло читают машинописные странички.

В маленьком окошке показалось лицо Фулбрайта. Он посмотрел на часы. Я сидел напротив окошка и тоже посмотрел на часы. Рядом с часами висела написанная от руки табличка: «В этом помещении говорить только по-немецки!» Едике и Сильвио откашливались.

Ровно в половине двенадцатого я дал знак Фулбрайту, и он опустил мембрану на пластинку. Тихо зазвучала мелодия Брамса — это были наши позывные. Через несколько секунд я дотронулся до плеча Сильвио. Хрипловатым астматическим голосом он начал читать:

— Внимание, внимание! Говорит радиостанция «1212»! Говорит радиостанция «1212»! Прослушайте сводку новостей.

Я коснулся плеча Едике. Его квакающий, бесстрастный голос зазвучал на редкость сухо.

«Части 236-й дивизии с боями отошли в направлении Отвейлера. Части четвертой американской танковой дивизии, перерезав железнодорожную линию в районе Саарлаутена, успешно продвигаются в восточном направлении…»

Наши сообщения были официально-скупы. Ни одно слово не выдавало, по какую сторону фронта находится диктор. Не было напыщенных фраз, которыми обычно пестрели сводки Верховного главнокомандования вермахта. Не было ни ликования по поводу удачного контрудара, ни умалчивания при отступлении. Мы избегали таких выражений, как «непреклонная воля к победе» или же «в результате удачного десантирования на заранее подготовленные позиции». Названия населенных пунктов, подразделений, родов войск — все перечислялось по-деловому!

Я раза два отважился взглянуть на сидевших в студии. Перед каждым лежал текст. Полковник прикрыл глаза правой рукой. Шонесси подпирал голову ладонями. Сильвио сосал свою погасшую трубку (полковник категорически запретил курить в студии!). Все трое напомнили мне китайских мартышек, которые были любимым талисманом у американцев.

Передача закончилась через двадцать минут. Трижды мы прерывали передачу небольшими музыкальными заставками из Брамса. Невозмутимым, спокойным голосом Сильвио закончил передачу. Воцарилась полная тишина.

Шонесси открыл дверь студии и сказал:

— О'кей, бой. На сегодня все.

Полковника теперь больше всего интересовало, сможет ли мадам Бишет приготовить нам хороший грог.

Я пошел к нашим операторам, которые записывали передачу. Мне хотелось послушать, как она получилась. Англичанин последовал за мной. Несколько бесцеремонно отстранив меня, он первым вошел в крохотное помещение. Два англичанина сразу же вскочили, чтобы отдать ему честь. В английской армии на субординацию обращают больше внимания, чем мы, небрежные американцы! Капитан второго ранга скомандовал: «Вольно» — и сел на кровать дрезденца.

Передача была записана почти безо всяких помех. Только голос Сильвио звучал слишком интимно и подчеркнуто эмоционально.

Его голос показался мне слишком неподходящим для того, чтобы читать такие тексты. Совершенно по-другому звучал голос Едике. Это был прирожденный диктор, который мог совершенно бесстрастным тоном сообщить о взрыве Фау-1, о гибели двух летающих крепостей или об уничтожении четырехсот двенадцати солдат в рукопашном бою.

В общем, передача оказалась такой, как мы и ожидали: бесцветной, слабой, неубедительной. Англичанин не проронил ни слова. Его бесстрастная рыбья натура вызывала во мне одну ненависть.

В холле нашей виллы было шумно и весело. От былого напряжения не осталось и следа. Только Шонесси тянул свой грог и молчал, хотя лицо его казалось более оживленным, чем во время передачи.

Мадам Бишет напекла нам пряников, настоящих нюрнбергских пряников — из трофейной муки! Алессандро где-то раздобыл ямайский ром. Грог возымел свое действие, и меня стало клонить ко сну. Я уже хотел было пойти спать, но Шонесси жестом полупьяного человека подозвал меня. Тихо, чтобы не услышали другие, он решительным тоном приказал:

— Сейчас спокойно идите в свою комнату, а в два спуститесь к оператору и послушайте передачу солдатского передатчика «Кале».

Я, признаться, не ожидал от него такого после множества выпитых им рюмок. Расстегнув нагрудный карман френча, он вытащил толстую гаванскую сигару и протянул мне:

— Вот, — уже громко сказал Шонесси, — это в честь премьеры.

Без чего-то два я прямо в пижаме спустился к операторам. В холле было темно, во всем доме стояла тишина. В операторской слышалось хрипение радио: значит, ребята бодрствуют.

За радиостанцией перехвата сидел капитан второго ранга. На какое-то мгновение он замешкался, видимо, соображая, как прореагировать на мое появление. И тут же холодно предложил мне сесть.

Через несколько минут началась передача. Сначала послышалась модная эстрадная песенка. Впервые эта песенка прозвучала в передаче белградского радио и затем облетела всю Европу. По обе стороны Западного фронта она стала такой популярной, что многие называли ее песенкой Второй мировой войны.

Потом следовал тривиальный рассказ для экипажей немецких подводных лодок. Такие рассказы были гвоздем программы этой радиостанции. И читали их, как правило, два диктора. Создавалось впечатление, что англичане располагают неисчерпаемыми сведениями…