сказала, что я виновата, что, если бы скорую вызвала, если бы догадалась в комнату заглянуть, она бы выжила. А я специально не заглянула, поэтому виновата! — Голос перешел в скулеж. — А я не виновата! Не виновата!

— Не виноватая я, он сам ко мне пришел. — Тимур отвернулся, чтобы не видеть этих растерянных зеленых глаз.

— Давай, соври себе, что она — потерявшаяся душа, которую немедленно нужно спасти. — Поддела Сущность. — Давай, у тебя уже имеется опыт по спасению потерянных душ. Только учти, во второй раз шестью годами не отделаешься. Десятка, минимум.

Именно поэтому второго раза не будет. Доминика успокоится и пойдет к себе, а как уж она будет там, у себя жить, или, наоборот, помирать, его уже не касается.

Она ушла. Бочком, по стеночке, стараясь не встречаться взглядом с Тимуром, вышла с кухни. А спустя минуту хлопнула входная дверь. Все правильно, ключи-то на тумбочке лежали, странно, что она их сразу не нашла.

Вот и все, грустный конец грустной истории.

Мой дневничок.

Кораблики, кораблики, белые кораблики. Куда ни глянь, всюду они. Надоедает. Нет, честное слово, надоедает. Тимка вчера предложил отдохнуть на море, вроде как путевку в круиз купить собирался, так меня едва не стошнило. Кораблик. Большой-большой кораблик. Блин, не хочу плавать, мне на земле больше нравится, она твердая.

Писала звезды, это столько энергии отнимает, я почти без сил остаюсь, если бы не Алик, сдохла б к чертям собачьим. Смешно, представляю, как обеспокоенный Салаватов прибегает в студию и находит мое тело. Ой, блин, эти новые таблетки совершенно непонятно на меня действуют. Алику денег задолжала. Требует отработать долг, иначе таблеток не будет. Послала его к чертовой матери. Я ж не наркоманка какая-нибудь, обойдусь и без таблеток. Давно хотела бросить.

Вчера ушла последняя, остается ждать, не думаю, что все будет так страшно, как рассказывают. Да и стоит ли верить сказкам, вон, про сигареты тоже много чего сочиняют, но ведь бросают же люди курить, главное — сила воли, а ее у меня хватит.

А в голове одни кораблики.

Доминика

Домой я вернулась. Да, я вернулась домой и это классно. Салаватова мой уход обрадовал несказанно. Небось думает, что на этом все: ошибается. Я вернусь, я не отстану, он должен ответить за Лару, хотя бы потому, что жив и на первый взгляд здоров, а она мертва.

Следовало бы на кладбище съездить, давно уже не была, Лара расстроится. Но это потом, сначала себя в порядок приведу.

Квартира встретила разрухой. Господи, когда же я успела устроить этот бардак? Натуральное Мамаево поле! Или у Мамая курган был, а поле Куликово? Не помню. Вещи разбросаны, дверь на балкон открыта настежь, а на полу под ногами хрустят осколки стекла. Ничего не понимаю! Кто разбил вазу? И стаканы? И крупу на кухне рассыпал, теперь, куда ни глянь, коричневые зернышки гречки и белые риса. Спасибо, что до сахара неведомые вандалы не добрались. До денег, кстати, тоже.

Зато уборка поможет привести мысли в порядок. Надеюсь, что поможет. Может, удастся вспомнить, как я попала к Тимуру. И почему он назвал меня наркоманкой? Я даже обычных сигарет не курю, что уж тут говорить про… Ладно, у Салаватова в тюрьме крыша на бок съехала, вот и мерещится всякое, нечего на него время тратить.

Или есть чего? Все странности начались именно тогда, когда он вышел. Непонятно.

Лара позвонила без десяти двенадцать. Я точно помню, потому что собиралась спать лечь, а тут звонок. Явление более чем странное, кому я нужна? С работы уволилась, подруг нету, друзей тем более, тогда кто звонит. Тимур?

Оказалось, что Лара. Нет, правда, она и в самом деле позвонила мне!

— Привет… — голос, несмотря на треск и шипение, раздававшиеся в трубке, я сразу узнала. Но на всякий случай переспросила.

— Лара?

— Ну, кончено, глупенькая, это я.

— Невозможно.

— Почему? — Лара рассмеялась, как же хорошо я знаю этот смех. Как же хорошо я знаю этот голос. Как же хорошо я знаю Лару — это она, но как мне поверить?

— А, помнишь, мы с тобой Шекспира читали? "Как много в мире, друг Горацио, чего не снилось нашим мудрецам". Впрочем, кажется, там не совсем так, но это же не важно?

— Не важно.

— Все равно не веришь. — Огорчилась Лара.

Конечно, нет. Лара умерла, уже шесть лет, как умерла, ее похоронили. Я регулярно бываю на кладбище, слежу за могилой, цветы привожу, и в церкви за упокой Лариной души свечи ставлю…

— За свечи спасибо, мне легче становится. Ника, девочка моя, если бы ты знала, как мне плохо, если бы ты знала, как мне больно… Я соскучилась, я так по тебе соскучилась! Увидеть бы, обнять, но нельзя.

— Почему? — Этот голос гипнотизировал меня, повесить бы трубку, да не могу, слушаю, словно бандерлог Каа.

— Правила такие. Помнишь, как ты в пятом классе курить пыталась? Я тебя поймала и по губам надавала, а ты еще плакала и просила тетке не рассказывать.

— И ты не рассказала.

— Не рассказала.

Пауза. Я вспоминаю давний случай и заодно пытаюсь сообразить, кому же о нем рассказывала. Выходило, никому. Случай-то ничем непримечательный, пустяк, и ко всему неприятный. А Лара помнит, вернее, напоминает. Значит, все-таки она.

А кто ж еще. Записки, суп в холодильнике, сок и картина — это, значит, нормально, а звонок удивляет. Тут уж либо верить, либо нет.

— Ники, ты же веришь, что это я?

— Верю.

— Спасибо. — Ларин голос терялся среди треска и шума. — Ника, милая моя, мне очень-очень нужна твоя помощь. Ты должна вернуться к Салаватову!

— Что?

— Послушай, у меня мало времени, очень мало. Тимур не виноват. Он не убивал меня, а ты сделала так, что он понес незаслуженное наказание, это плохо, Ника. Ты украла чужую жизнь, и за это потом, после смерти, будешь наказана, понимаешь?

Нет, не понимаю и понимать не хочу. Как это Салаватов не виноват, если он виноват?

— Ты ведь не видела, как он вернулся, правда? Только не обманывай, я же знаю.

— Не видела, но Лара это же он больше не кому!

— Не надо, Ника, ничего не говори, просто поверь, Тим не возвращался, вместо него пришел… другой человек.

— Кто?

— Извини, но сказать не могу. Это против правил. Ника, милая моя сестренка, ради себя… ради меня… не надо никого искать, не надо никому мстить, это неправильно, так нельзя. Не повторяй моих ошибок.

— А что мне делать? — Я совершенно растерялась. Это как если живешь-живешь, а