Тяну на себя большое полотенце, прикрываю грудь, внутри все дрожит, слышу удары собственного сердца. Пытаюсь опустить ноги на пол, но понимаю: цепь, к которой я прикована, сейчас придавлена телом этого монстра.

— Вот же черт, — ругаюсь сквозь зубы.

Вновь смотрю на мужчину, двигаюсь ближе. Он спит, но неспокойно, черные ресницы подрагивают, хмурит брови, слева тонкий шрам от виска до щеки, полные губы, черная отросшая щетина, выпирающий кадык. На шее пульсирует сонная артерия, грудь тяжело вздымается при каждом вздохе. Он даже во сне как одна сплошная скала из мышц, вен и жил. Все его тело в мелких и крупных шрамах, замечаю их под татуировками, которых тоже немало.

Кто и где с ним мог это сотворить?

Он снова шевелится, с бедра спускается одеяло, черная дорожка волос, возбужденный член, резко поднимаю голову и тут же натыкаюсь на его невероятно светлые глаза.

Паника, хочу отползти назад, но цепь не дает, закрываюсь руками, дергаю ногой, металл впивается в кожу.

— Эй, эй, эй, тихо, тихо.

Тянется, а меня накрывает паника, отбрасывая во вчерашний день.

— Я не трону, не трону, успокойся. Я не трону тебя, слышишь?

Мотаю головой, открываю рот, а звука нет. Я вижу лишь разинутую пасть змеи на его кисти, она тянется ко мне, готовая вот-вот схватить, ужалить, обвить своим телом, задушить.

— Черт, извини, крошка.

Он замахивается, инстинктивно зажмуриваюсь, он сейчас ударит, только это он и может — уничтожать, насиловать, причинять боль. Но дальше происходит то, чего я совсем не ожидаю. Захват шеи, горячие губы накрывают мои, он начинает целовать, настойчиво проникая в рот языком, грубо, властно, требовательно.

Я вновь голая, его кожа к моей, рука на груди, теряюсь, позволяя себя целовать, не хватает воздуха, голова идет кругом. Острая боль в виске отрезвляет.

— Ай, черт, совсем ненормальная?

Теперь он отстраняется, смотрит растерянно, трогает укушенную мной губу, а я слизываю кровь со своей.

— Это я ненормальная? Это я? Это ты меня изнасиловал, украл, а потом изнасиловал, ты чудовище, гадкое, мерзкое, отвратительное чудовище! Я ненавижу тебя! Ненавижу!

Плачу, хочу забиться в угол, закрывая лицо руками, но не дает, тянет на себя, сопротивляюсь. Отталкиваю, машу кулаками, бью его в грудь, в плечи, куда могу дотянуться. Он не останавливает, но через полминуты я выдыхаюсь, роняю голову на руки, закрываясь волосами.

— Послушай, черт, сам не понимаю, как так вышло. Как бес попутал, а ты еще девочкой оказалась, я думал…

— Что ты думал? Что все вокруг шлюхи, как та, что была с тобой ночью? Что, всех равняешь под себя? Что все можно купить, а если не купить, то взять силой?

— Влада, послушай.

— И не произноси мое имя! Никогда! — вновь кричу на него, смотрю уже в глаза, прикрывая грудь руками, мы стоим коленями на смятой кровати, голые, он все еще возбужден.

— Хорошо, никогда, обещаю, будешь просто «крошкой».

— Нет.

— Киска?

— Нет.

— У тебя очень красивая грудь.

— Прекрати!

— Не могу, я, вообще-то, голодный мужик и отсидел семь лет от звонка до звонка. Ты хоть знаешь, что такое семь лет без бабы, а ты тут рядом с такими классными сиськами?

Что он вообще несет? Я разве говорю что-то смешное?

— Животное! Ты еще сядешь — и на больше — за изнасилование.

Опускает голову, я выдыхаюсь, реально во мне сейчас болит каждая клеточка, каждая косточка и мышца. Между ног саднит, но больше всего болит душа. Вот за что он со мной так? Чем я заслужила? Хочу плакать, но болят даже глаза.

— Извини.

Это все, что он может сказать?

«Извини»

— Козел.

— Согласен, но меня зовут Данил.

— Козел тебя зовут.

— Можно просто Сафин.

— Отпусти меня.

— Не могу.

— Я хочу писать и в душ, а еще пить, и мне плохо.

— Мне тоже.

Не понимаю, когда он говорит серьезно, а когда стебется. Данил встает, освобождает мою цепь, жестом показывает, что я могу идти. Медленно вхожу в ванную в ту самую душевую, там все еще разбросаны мои вещи, включив воду, подставляю под нее лицо, делаю несколько глотков.

Не могу понять, сколько так просто стою, мыслей нет, хочу потрогать себя между ног, но боюсь, такое чувство, что он все еще во мне и разрывает на части.

Хочу домой, к маме, хочу просто обо всем забыть.

К черту этот большой город, никогда тут не нравилось, суета, продажность, никому нет ни до кого дела, каждый живет своими проблемами и желаниями. Хочу уехать, наша квартирка так и стоит пустая, там все родное, милое, заведу кота, как давно хотела, и буду счастлива, уже как получится.

— Ты позволишь?

— Уходи.

— В доме одна действующая душевая.

— Мне все равно.

Чувствую спиной его взгляд, жду подвоха, что начнет трогать или приставать.

— Я не буду. Больше не буду, пока сама не захочешь.

— Как я могу хотеть после такого? Ты сумасшедший?

— Есть немного. Если стесняешься, можешь не смотреть, я сам отвернусь.

Сафин правда не пристает, не трогает, он отвернулся, не спеша намыливает голову гелем для душа, пена стекает по спине. На ней большая татуировка: ангел с распростертыми крыльями, смотрящий в небо. Широкие плечи, упругие ягодицы, накачанные, широко расставленные ноги. Данил ни разу не повернулся, я немного расслабилась, а когда закончил, просто вышел.

— Через полчаса едем в город, не задерживайся.

— Зачем?

— С сестренкой твоей пришло время поговорить и в одно место заехать.

— Ты отпустишь меня?

Прислушиваюсь, но ответа мне так и не дали. Странно все, не могу понять, что его связывает с Мариной и ее мужем, но лучше размышлять об этом, чем о том, что произошло. Они всегда ведут себя прилично, в их доме не бывает гостей похожих на Сафина. Я, конечно, слышу иногда, как они ругаются, последние несколько месяцев практически каждый день. Слава даже может оскорбить Марину при мне, повысить голос, а она потом плачет. Но я не лезу с расспросами советами в их семью, мама говорила, что этого никогда не нужно делать.

Водка была не лишняя, так бы я совсем сошла с ума. Он что-то еще говорил, что покажет мне, как убивать точным ударом в сердце, совсем ненормальный, я никогда так не смогу поступить.

Кое-как помылась мужским гелем, выйдя из душа, обнаружила новое полотенце, свои сложенные вещи и маленький ключ от наручников, что лежал сверху.