Я обхватываю руками живот и ежусь. Мне нельзя говорить им о ребенке. Нельзя волноваться. Я сделаю все, что они просят, лишь бы мне не причинили вреда. Я должна позаботиться о моем малыше.

Дверь со скрипом открывается и на пороге появляется второй похититель.

— Это если захочешь пить, — я вздрагиваю, потому мне под ноги падает бутылка. — Хавчик будет чуть позже. Морить тебя голодом приказа не поступало.

Я сижу на вонючем матрасе около двух часов и разглядываю облупившуюся краску на стенах. Отчаяние растет: еды мне до сих пор не принесли, а еще хочется в туалет. Не ходить же мне прямо здесь? Вспоминаю свой отказ от ужина в доме Богдана и ругаю себя. Он был прав. Мне нужно кормить ребенка. Нельзя было голодать.

Еще через час ко мне приходит тот, кто похож на бультерьера. Нависнув надо мной огромной тенью, он швыряет мне на колени телефон.

— Звони Богдану.

Трясущейся рукой я прикладываю трубку к уху, и лишь потом понимаю, что не знаю его номера.

— Номер… Я не помню…

Лысый диктует мне телефон, и я, закусив губу, слушаю гудки. А если Богдан не захочет меня больше знать? Если он решит, что проще будет от меня избавиться? Я ведь ему никто… просто девушка, вынашивающая его ребенка. Что тогда меня ждет?

— Слушаю, — чеканит знакомый голос, и я сразу начинаю дрожать от новой волны рыданий.

— Богдан, это Аня… Анюта… Меня похитили…

Больше ничего сказать мне не удается, потому что мужчина отбирает у меня телефон.

— Вы услышали? Этого достаточно? — вежливо спрашивает он у Богдана.

Ответа я не слышу, потому что он выходит разговаривать за дверь. Я сижу и молюсь, чтобы все поскорее разрешилось и весь этот кошмар закончился. Я хочу вернуться на учебу, хочу увидеть маму и Карину. Я не хочу здесь умирать.

Я с надеждой впиваюсь взглядом в «бультерьера», когда он снова входит в комнату.

— Ну что? — спрашиваю шепотом.

— А ты походу права была, — зло говорит мужчина. — Не нужна ты Валевскому. Сказал, что девок у него навалом, и он тебя легко заменит.

22

Аня

До меня доносится пьяный смех и музыка. Те, кто меня похитил сильно ругаются матом и не торопятся отпускать даже после слов Богдана о том, что я ему не нужна. Что со мной будет дальше никто не говорит, а мне с каждой новой секундой становится труднее дышать, к горлу подступает тошнота. Я не могу больше здесь находиться…

Сквозь пелену паники пытаюсь думать. Может быть попытаться сбежать? Но я не уверена, что у меня получится это сделать. Дверь заперта снаружи, а мужчины вооружены. Готова ли я так рисковать? Навряд ли.

Кажется, что меня держат больше суток в этом помещении, которое похоже по ощущениям на холодный и сырой погреб. А Богдан… Даже не знаю, что теперь и думать. Вдруг он специально сказал это моим похитителям? Анализировать и сопоставлять факты очень тяжело в таком состоянии. Мысли, одна чудовищнее другой, лезут мне в голову и постепенно сводят с ума.

За дверью слышатся тяжелые шаги, я вскакиваю на ноги и отхожу от кровати, вжимаясь в холодную стену. Стараюсь не реветь, но от страха и отчаяния близка к этому. Мочевой пузырь распирает от позывов в туалет, а еще кружится голова.

Мужчина, появившийся в дверях, бросает на кровать бутерброд в картонной упаковке и новую бутылку с водой.

— Когда вы меня отпустите? Он же сказал вам, что у него полно других женщин, а я ему не нужна… Мне нужно в туалет, а еще мне очень плохо… — лепечу я.

— Ну так присядь в углу и справь нужду, здесь тебе не пятизвездочный отель, — мужчина опасно скалится и приближается ко мне. Я стараюсь не смотреть ему в глаза, чтобы не выдать своего жуткого страха. — А ты ничего, сладкая… — тянет он. — Если до утра никто по твою душу не придет так уж и быть без внимания не оставлю, — пьяно дышит мне в лицо. Меня скручивает от тошноты и рвет прямо ему под ноги.

Бультерьер громко ругается матом, зовет напарника. Тошнота не желает отпускать, и меня снова рвет желчью. По мне лучше бы и вовсе было лишиться чувств.

— Поставь ей ведро у кровати, — брезгливо распоряжается он. — Не иначе все здесь заблюет и загадит.

Последующие часы ко мне никто не приходит. Находиться в комнате становится еще невыносимее. Я пытаюсь успокоиться, представить себя вдали от всего этого ужаса, в который попала, но ничего не выходит. Снова раздается шум за дверью, но у меня совершенно нет сил подняться с кровати. Прижав руки к животу, я плачу и молюсь.

Спустя еще несколько часов понимаю, что даже голод и тошнота не так мучительны, как отсутствие доступа к нормальному туалету и чистой воде. Каждый раз справляя нужду я трясусь как осиновый лист, что в комнату кто-то войдет и застанет меня за этим процессом. Я ведь не переживу, если хоть кто-нибудь из них меня тронет…

— Эй, подъем. Прием пищи, — я испуганно разлепляю слабые веки и отползаю к краю кровати, понимая, что нахожусь в комнате не одна.

Мужчина кидает в меня кусок хлеба и бутылку воды, кривит губы в издевательской усмешке и смотрит на меня сверху вниз. По позвоночнику пробегает холодок, когда он опускается и тянется руками к моей ноге. Обхватывает потной огромной ручищей лодыжку и тянет на себя.

— Пожалуйста… Нет… Меня сейчас снова вырвет. Пожалуйста… Я беременна! — от шока выкрикиваю я, заливаясь слезами.

— Вот как… — заинтересованно щурится он. — А Валевский знает?

— Скажите ему… Только, прошу, не трогайте. Прошу…

— Скажем… — с задумчивым видом бультерьер отступает назад и трет подбородок ладонью.

Внимательно смотрит мне на живот, затем усмехается, и вид у него такой, будто я сказала ему, что он только что выиграл миллион в лотерею.

— Ладно, отдыхай пока… Если что завтра продолжим, мне, по сути, плевать на огрызок внутри тебя. Да и ты такая ничего… В моем вкусе, — мерзко тянет он.

Меня начинает трясти при мысли, что это потное, страшное чудовище будет снова ко мне прикасаться. Не смогу с этим жить, если надо мной надругаются в этом чулане. Лучше бы сразу меня порешили. Я не хочу так жить.

Дверь за бультерьером с грохотом захлопывается, а слезы из моих