не повышая голоса, но чувство такое, будто он ударил меня по лицу. Тон голоса холодный, жесткий, а от мужчины веет опасностью и безразличием. Ничего общего с тем мужчиной, в которого мне казалось я начинаю влюбляться.

— Я захотела в туалет… Искала нужную дверь… — смотрю, как он закуривает сигарету и выдыхает дым в окно.

— И как? Сходила пописать? Или не успела? — интересуется он, сканируя меня холодным взглядом.

Он ведет себя так, словно то, что я увидела в порядке вещей, его обычные будни.

— Ты ведь говорил мне, что… — я запинаюсь.

А что он мне говорил? Сказал, что разберется и никто ко мне больше и близко не подойдет с подобными вопросами о Богдане и сферой его деятельности. Наверное, потому что тех людей уже тоже нет в живых? Господи…

— Скажи правду, — прошу я. — Почему тот мужчина был избит, а другой угрожал ему пистолетом? Ты…

— Анюта, — он выкидывает окурок в окно. — Я тебя попросил оставаться в машине, так ведь? Ты не послушалась. Я тебя от этого дерьма подальше держать хотел, но если уж так вышло, отнекиваться не собираюсь. Хватит строить воздушные замки и летать на розовых единорогах, — чувствую, что Богдан злится и от этого мне становится еще страшнее. Черные глаза опасно мерцают. — Я не мальчик-колокольчик, и не продажей пончиков на жизнь зарабатываю. Вот так я живу, — он кивает в сторону двери в здание. — Тот дядя крепко провинился и сейчас за это отвечает. Если бы я каждому такие косяки спускал, то ни черта бы не добился.

В груди становится больно, а глаза ощутимо печет. Отец моего ребенка связан с криминалом… Какой-то нехороший сон. Если бы не видела своими глазами, подумала бы, что Богдан специально на себя наговаривает…

— Когда ты немного успокоишься и поймешь, что жизнь бывает разной и устроена немного иначе.

Мозг усиленно перебарывает поступившую информацию, факты налетают друг на друга, сталкиваются, создавая целостную картинку. Теперь понимаю откуда весь этот достаток, откуда столько знакомых и уважения. И уважение ли? Может быть это просто страх перед человеком, который сильнее и привык решать свои вопросы, приставляя оружие к голове другого в случае ошибки или промаха?

— Чем ты занимаешься? — пальцы дрожат, я вдруг осознаю, что держусь ими за ручку двери и в любой момент готова дернуть ее и бежать из машины. — Ты убиваешь людей?

— Ты слишком разнервничалась, дюймовочка, — выдает он спустя небольшую паузу. — А в твоем положении это не норма. Единственное, что ты должна усвоить из сегодняшнего разговора: чем бы я ни занимался на самом деле, со мной ты в абсолютной безопасности.

Богдан тянется ко мне рукой, но я отворачиваюсь. Забиваюсь от него в угол и больше не могу сдержать слез. Воздуха в легких больше нет. Я так зла на него, правда не понимаю из-за чего. Он был любезным, пытался ухаживать. Вел себя со мной мягко, но… оказывается, что все это просто маска? Его слова и правда ни капли меня не утешили. Она причинила мне боль. А мечты, что он будет хорошим отцом моего ребенка разбились в пух и прах.

20

Богдан

Всю дорогу домой дюймовочка сидит, отвернувшись к окну. Злится и напряженно сопит, о чем-то размышляя в своей маленькой головке.

Розовые очки её с треском сломались и взгляду открылась суровая правда обо мне — отце её будущего ребёнка. Плохо, конечно, что она увидела всё собственными глазами и в такой неподходящий момент. Не говорил я ей, потому что пугать не хотел — такую наивную и беременную.

Как только мы оказываемся в доме, она бросается на второй этаж и закрывается в своей комнате. Её упрямость злит невероятно, буквально доводит до крайней точки кипения. Я-то собирался поужинать вместе с ней.

Прошу домработницу накрыть на стол, иду переодеваться и позже спускаюсь в гостиную. Аню предупредили, что я её жду, но кажется дюймовочке плевать. Она по-прежнему сидит в своей комнате.

— Катя, отнеси Ане ужин, — обращаюсь к домработнице устало. — В её спальню.

Я привык, что женщины меня слушаются и подчиняются и при других обстоятельствах я научил бы дюймовочку как нужно себя вести, но она беременна и я уступаю.

Катя возвращается со второго этажа с подносом полным еды.

— Она отказалась, Богдан Олегович. Даже дверь не открыла.

— Ясно… Спасибо, — от злости хочется шарахнуть ладонью по столу. — Я сам разберусь.

Беру в руки чёртов поднос и поднимаюсь с ним на второй этаж. Толкаю дверь — не заперта. Аня сидит на кровати с красными от слёз глазами и, заметив меня, тут же отворачивается к окну.

С грохотом ставлю еду на журнальный столик и подхожу ближе. Беру за подбородок и поворачиваю к себе, чтобы в глаза смотрела. Аня зло мотает головой.

— Не надо.

— Дюймовочка, мы уже разговаривали с тобой на эту тему. Я привык, что меня слушаются. И ты — не исключение.

— А если я стану? Тоже ударишь меня как того мужчину? Разобьешь лицо, чтобы слушалась?!

Она отпихивает мои руки и резко поднимается с кровати, прошмыгивая мимо меня к окну. В крови закипает ярость и мне хочется её хорошенько встряхнуть, чтобы не выделывалась. Надеюсь, она понимает, что других вариантов у неё нет? Нас теперь навсегда связывает общий ребёнок.

— Я не бью женщин, — цежу ей сквозь зубы и стискиваю пальцы в кулаки.

— Как благородно для бандюгана, — шипит Аня, резко поворачиваясь ко мне лицом. — Ты преступник, Богдан. Твои деньги заработаны грязным способом: весь этот дом, машины, роскошь.

Она подходит ближе и тычет указательным пальцем мне в грудь.

— Я ведь спрашивала тебя! Чем ты занимаешься? А ты обманул меня! Трус! Ты трус!

В этот момент внутри будто срывают стоп-кран: глаза наливаются кровью, а пульс разгоняется за считанные секунды до наивысшей отметки. Как эта мелочь смеет так со мной разговаривать? Кем она себя возомнила? Называть меня "трусом"?! Да она в край оборзела.

— Радуйся, что ты от меня ребенка ждешь, Анюта. В противном случае, за свои слова бы как следует ответила. Нравится тебе или нет то, чем я занимаюсь — мне без разницы. Если хочешь — к психологу запишу, чтобы проще было свыкнуться. Моего ребенка голодом морить не смей. Через полчаса приду и проверю. Чтобы поднос был пустым.

Я выхожу в коридор шарахнув дверью и оставляя Аню