оценить по достоинству. Вспоминалось, например, что именно дядя Саша уговорил не склонного к принятию поспешных решений и старательно сторонящегося любых проявлений стадного инстинкта отца спешно приватизировать их трехкомнатную «сталинку» на Кутузовском проспекте. Тогда, двадцать лет назад, Чижу и в голову не пришло связать смерть обоих родителей от рук каких-то ублюдков в темной подворотне с этой приватизацией. Возможно, на самом деле этой связи и не было, но факт остается фактом: родителей ограбили и убили во дворе, когда они возвращались со дня рождения дяди Саши, и произошло это буквально через месяц после того, как квартира перешла в их собственность.

И очень хорошо помнился тот вечер, когда он впервые услышал о завещании. Женька тогда объявила, что уходит и забирает с собой Валерку (Валерка Торопов, так его звали тогда, хотя как раз это вспоминалось с трудом и как бы сквозь дымку, да и значения, наверное, уже не имело). Они в ту пору жили у дяди Саши – единственный близкий родственник, прекрасно обеспеченный материально и с собственной жилплощадью, он без труда получил над ними опекунство. Так вот, когда тринадцатилетняя Женька, сверкая глазами, объявила, что уходит и забирает с собой брата – уходит, понятное дело, не куда попало, а в родительскую квартиру, – дядя Саша, по обыкновению не совсем трезвый, с ухмылкой сообщил, что идти ей некуда: квартира давным-давно продана. «Как продана?! Это наша квартира!» – стиснув кулаки, закричала Женька, и тогда дядя Саша поднес ей еще один сюрприз: оказывается, за месяц до смерти отец написал и заверил у нотариуса завещание, согласно которому в случае его смерти все его движимое и недвижимое имущество оставалось жене, а в случае, если она тоже умрет, – его двоюродному брату Александру Леонидовичу Вронскому.

Женька непримиримо объявила, что все это вранье, а дядя Саша все с той же ухмылкой объяснил ей, что по закону продать квартиру может только тот, кто ею владеет. И, раз продать квартиру ему разрешили, значит, он все сделал правильно – по закону, деточка, по нашему российскому законодательству…

Чиж часто думал об этом завещании. Отец тогда был чуть старше него теперешнего, и на кой ляд ему было составлять завещание, да еще такое дикое, ни с чем не сообразное, без видимой причины оставляющее без крыши над головой родных детей? Да, причин для составления такого завещания (да и любого другого, если уж на то пошло) у отца не было. Зато у дяди Саши был закадычный приятель – дядя Марк, который работал адвокатом и, надо полагать, водил знакомство с нотариусами, среди которых в те лихие времена было несложно найти такого, что согласился бы составить завещание задним числом и скрепить гербовой печатью фальшивую подпись…

В ту ночь Женька громче обычного стонала и плакала у себя в комнате. Чиж (Валерка, напомнил он себе, меня звали Валерка Торопов) знал, что происходит – ну, по крайней мере, в общих чертах: дядя Саша наказывал Женьку за плохое поведение. Он делал это часто, почти каждую ночь, причем иногда, как представлялось Валерке, без видимых причин. Женька становилась все бледнее, под глазами залегли темные круги, но на все Валеркины вопросы она только отмалчивалась или ограничивалась уклончивым: «Подрастешь – узнаешь». В этот раз, однако, ее плач звучал до того надрывно и горько, что не обращать на него внимания уже не получалось. Валерка сидел на кровати, кусал губы и боролся с подступающими слезами. Отец всегда внушал ему, что женщин, и, в первую очередь, маму и сестренку, необходимо защищать – на то он, Валерка Торопов, и мужчина. А с другой стороны, взрослых, как-никак, надо слушаться. Да и как он, десятилетний пацан, станет защищать Женьку от дяди Саши? Драться с ним, что ли?

От невозможности что-то предпринять он все-таки заплакал. И тогда дверь его спальни тихонько отворилась, и в нее вошел друг дяди Саши – дядя Марк. От него пахло дорогим одеколоном, спиртным и потом, его лысина поблескивала в падающем из прихожей свете, а руки у него были по-женски мягкие и неприятно потные, липкие. Он гладил Валерку по голове и плечам, бормотал, дыша перегаром, какие-то слова – вроде бы ласковые, но легче от них почему-то не становилось, становилось только хуже и страшнее.

Потом его липкие руки как-то незаметно очутились там, где, по твердому Валеркиному убеждению, им было решительно нечего делать. Валерка отпрянул, руки сжались, внезапно сделавшись твердыми, как поручни в троллейбусе, и оставшись при этом все такими же липкими – ну, точь-в-точь, как упомянутые поручни в разгар летней жары, когда в салоне троллейбуса не протолкнуться, и все истекают горячим скользким потом. Это было до того противно и страшно, что Валерка рванулся изо всех сил, вереща, как пойманный в силки заяц – рванулся, но вырваться не смог. Ни тогда не смог, ни много раз после того, самого первого, случая…

…Синяя «БМВ» висела у него на хвосте до самого поселка, то отставая, то будто бы невзначай подбираясь ближе. Чиж успел мельком разглядеть в зеркале, что водитель в машине один, что он мужчина и что на переносице у него поблескивают темными стеклами солнцезащитные очки. Это ничего не означало, поскольку сам Чиж, к примеру, тоже был один в машине, и тоже нацепил очки, как только миновал Кольцевую – солнце жарило вовсю, слепя глазами сотнями вспышек в зеркалах, стеклах и хромированных деталях встречных и попутных автомобилей.

Поглядывая то вперед, то в зеркало, он мало-помалу успокаивался. Вряд ли там, в «БМВ», ехал представитель правоохранительных органов. Если бы выслеживали его, и если бы это и впрямь была засада (а что же еще это могло быть, ведь преследователь поджидал его у офиса, как будто знал, что он туда приедет), в машине сидели бы как минимум двое, а то и все четверо – поодиночке, без свидетелей, которые в случае чего подтвердят правомерность их действий, эти ребята не работают. И неважно, о каких именно ребятах идет речь – из милиции, из ФСБ или любой другой силовой структуры. Это безразлично, поскольку человек в синей «БМВ», как и сам Чиж, явно работает в одиночку, на свой страх и риск, а значит – неофициально. И не факт, что следит он именно за Чижом, а не за господином Вронским: за свою карьеру бизнесмена «дядя Саша», надо полагать, нажил немало врагов, и причин желать ему смерти у всех этих людей не меньше, а может быть, и больше, чем у Чижа.