я ем как свинья. В этот момент ему в рыбе попалась кость и он плюнул ею прямо в тарелку. А потом продолжил рассказывать, какая я свинья. Эту лекцию, которая угрожала продлится еще и после обеда, прервал звонок папиного мобильного. Как обычно, он с трудом взял трубку. Это бы Жан-Жак. Он что-то сказал про новую сим-карту, потом они с отцом поговорили о всяком. Уже в конце разговора папа вдруг спросил:

– Слушай, у нее на чехле телефона написано плохое слово. А кто его написал?

Я хлопнула ладонью по лбу. Тем временем Жан-Жак не понимал, что такое несет отец, а тот в свою очередь очень красочно расписывал плохое слово. Я решила прервать эту бессмыслицу хотя бы ради себя, потому что пусть и не видела лица Жан-Жака, чувствовала неловкость за тупые вопросы папы.

– Я такой купила! Его написал тот, кто сделал чехол! – закричала я, войдя в комнату.

– А-а-а! – наконец до отца дошло. – Ладно, Жан-Жак, все в порядке, она уже купила его с плохим словом.

Попрощавшись, папа повернулся ко мне.

– Жан-Жак нашел тариф, но ему нужна твоя электронная почта. Напиши на листочке, я перезвоню ему вечером и продиктую.

Да, а ведь если бы отец умел пользоваться интернетом, или хотя бы писать SMS, все было бы гораздо проще.

Я вручила ему бумажку с моей почтой.

– Это точно правильная почта? Французская, здешняя? Не твоей страны?

– Вообще-то… – вообще-то я хотела объяснить ему, что электронная почта не меняется вместе с местом жительства, но решила, что это бессмысленно. – Да, точно.

– Хорошо, а то еще дашь почту своей родины, что нам с ней делать, – пробурчал отец.

К счастью, через пару часов батька нашел за что на меня обидеться. На улице была метель, и я сидела в своей комнате. Папа ворвался в нее после своего дневного сна.

– Какого черта ты не закрыла ставни, не видишь что ли, снег окно заляпал, опять мне потом мокрые разводы отмывать! – закричал он.

– У меня две лампочки перегорели, если я закрою ставни, то весь день буду в полумраке, и поэтому не намерена их закрывать пока окончательно не стемнеет, – лампочки для люстры в моей комнате, кстати, по мнению отца, были очень дорогими, а потому он их не покупал, и вкрутить мне было нечего.

– Какая же ты эгоистка, думаешь только о том, чтобы тебе было удобно, а о других не думаешь! – разразился тирадой отец, закрывая ставни.

Даже не знаю, в кого я такая. Должна была унаследовать папин природный альтруизм, но внезапно не вышло.

На самом деле, наши с отцом ссоры напоминают детектив. Вы читаете и думаете: он наверняка обиделся за то, что она не закрыла ставни. Но тут – вот это поворот! – оказывается, что дело совсем в другом.

Ведь к несчастью, именно когда он вошел ко мне, я читала книгу с телефона, и, закончив с эгоизмом, папа вдруг раскричался:

– Как ты меня задрала своим телефоном, ты ничего не можешь в жизни, но ничего, долго это не продлится, я тебя отправлю обратно к матери, со своим тупым телефоном!

– Так я живу в селе, тут ничего нет, чем еще я должна заниматься?

– Иди дрова руби, снег убирай! Работы полно!

Отец спустился вниз и сорок минут бубнил:

– Долбаный телефон, целый день перед телефоном, ненавижу телефоны, как я устал, как меня это задрало, все манеры ее матери, но ничего, с такими манерами она у меня долго не проживет, я для нее все, а она со своим телефоном.

Потом папа что-то уронил и закричал:

– Чертов интернет!

Он не разговаривал со мной весь оставшийся день, а я оставила его наедине с верой во всесильные лучи интернета, выбивающие вещи из рук.

Непутевая дочь

В этот день отец был в ярости с утра. Несколько дней назад снег растаял, и папа кричал на всю округу:

– Все, я могу сказать однозначно: зима закончилась!

Это, кстати, папина любимая фраза. Каждую зиму, как только немного теплеет, он ее говорит повсюду, а потом страшно удивляется, когда снова холодает. То же самое происходит и летом: едва чуть падает температура, батька тут как тут со своим «Я уверен, лето закончилось!».

Так вот, эта зима была долгой и страшной, а потому вчера снег выпал снова, да еще и с удвоенной силой. С утра, везя меня на вокзал по заледеневшей и заснеженной дороге, отец едва удерживал машину в ровном положении, она так и норовила слететь с дороги, но, несмотря на это, у него оставались силы приговаривать:

– Дерьмо, как ты меня задолбала, я из-за тебя должен ездить в такую погоду, но ничего, долго это не продлится, я тебя выгоню отсюда на хрен, подумать только, мне в моем возрасте такие нагрузки противопоказаны, чтобы я в свои годы такой ерундой маялся, как ты меня утомила.

До вокзала мы добрались живыми, и следующие несколько часов я наслаждалась папиным отсутствием. Но когда, вернувшись с учебы, я села к отцу в машину, стало ясно, что положение дел не изменилось.

– Сейчас поедем в Дорлисхайм, мне срочно нужно сменить шины с летних на зимние, – и папа нажал на газ.

Насколько я знаю, нормальные люди меняют шины еще в конце осени, но поскольку отец уверен, что зима закончилась навсегда, ему для этого нужно почти слететь с дороги.

Все двадцать минут, которые мы ехали в этот небольшой городок с торговым центром и шиномонтажом, папа бурчал:

– Как ты меня задрала, какая же ты непутевая дочь, ну и семейка у меня, как же мне не повезло, я для тебя все, а ты такая неблагодарная.

По приезду отец довел меня до кафетерии и дал десять евро:

– Иди ешь сама, у меня аэрофагия, я пока с шинами разберусь. Что ты будешь? – спросил он, глядя на меню.

– Ну, вот тут есть лосось за восемь евро. Это, наверное, вкусно.

– Конечно, вкусно, – папа злобно ткнул мне в руку еще десять евро и убежал.

Он вернулся, когда я уже доедала.

– Я отвез машину, позвонят, когда сделают, наверное, часа через два.

Кто бы сомневался, во Франции ничего быстро не делается.

– Господи, ну ты и дорогую еду взяла! Да ты вообще оборзела! – закричал папа, увидев чек на столе.

Я посмотрела на свой поднос. Рыба, картошка, салат, лимонад. Ничего особенного. Отец, видимо, считал по-другому. Он купил себе кофе, сел напротив и стал доедать мою картошку, запивая ее горячим напитком и делая такое лицо, будто ничего более