Юля

Будильник я ставлю на пять утра, чтобы приготовить Диме еду в больницу и покинуть дом до того, как проснется Молотов-старший. Интернет сказал, что диета после удаления аппендицита включает в себя все жидкое, поэтому я варю бульон из курицы и морс из черной смородины, которую в последний свой приезд передала мама.

Себе на завтрак готовлю овсяные хлопья с орехами, а для Молотова решаю сделать омлет с беконом — точно такой же, какой делаю Диме. Не уверена, что он станет его есть — черт знает, чем лондонские олигархи привыкли завтракать. Может, от осознания значимости своего хозяина желудок Молотова отказывается принимать что-то менее изысканное, чем фуагра и трюфеля. Но не приготовить не могу из элементарного уважения к хозяину дома. Надеюсь, он умеет пользоваться микроволновкой, на случай если все решит вкусить крестьянской пищи.

— Доброе утро, — раздается из дверей кухни густой низкий голос, от которого я подпрыгиваю. Начало седьмого на часах, чего это олигарх на каникулах так рано встал?

— Здравствуйте, Сергей Георгиевич.

Я поворачиваюсь к Молотову лицом и, встретившись с тяжелой синевой его взгляда, невольно поджимаю босые ступни. Для такого раннего утра выглядит он чересчур безукоризненно: идеально сидящие темные брюки, голубая рубашка. И я, блин… растянутая футболка с логотипом медийного форума, трикотажные шорты, небрежный хвост и никакого лифчика. Идиотка.

— Я готовлю Диме бульон. И вам завтрак, — начинаю отчитываться я, с каждой секундой нервничая все сильнее. Снова мокнут подмышки.

— Завтрак мне? — темные брови Молотова удивленно ползут вверх. Кажется, олигарх в шоке.

— Омлет с беконом. Я не знаю, едите ли вы такое, но подумала, вдруг вы голодны…

Несколько секунд Молотов пытает взглядом область моего третьего глаза, затем быстро пробегается по ногам и отрицательно мотает головой.

— Я буду только кофе.

Ну, что я говорила? Высокомерный у него желудок. А ведь со вчерашнего вечера ничего не ел. И три яйца пропали. Да и свинка зря своего жирного бочка лишилась. Ладно, возьму омлет с собой в универ в контейнере.

Судя по направленности его взгляда на кофемашину, стоящую рядом со мной, Молотов хочет сделать кофе себе сам, но я его опережаю:

— Вам эспрессо?

— Да, его.

Развернувшись, я встаю на цыпочки, чтобы достать чашку из гарнитура, и ощущаю слабое жжение на пояснице. Как будто Молотов на меня смотрит. Руки начинают дрожать, и щеки пунцовеют. Эй, Живцова, да что с тобой? Он наверное в телефон сейчас глазеет. С чего бы ему твой зад разглядывать?

Я достаю чашку и нетвердой рукой ставлю ее в кофемашину, нажимая кнопку с надписью «эспрессо». Раздается громкий звук перемалываемых зерен и через секунду серебристая трубочка начинает плеваться ароматной жидкостью. Так, неловкой тишины уже нет, и сейчас мне просто нужно будет поставить перед ним чашку и вернуться к готовке.

Стараясь не смотреть на широкоплечую фигуру Молотова, сидящую за столом, я беру кофе и походкой сумрачного ниндзя иду к нему. Бесшумно то есть. Опускаю чашку на стол и не удерживаюсь от того, чтобы не вдохнуть его парфюм. Классный он у него. Даже слюна во рту собирается и сердце начинает стучать сильнее. С феромонами что ли? Самок так олигарх привлекает? Хотя самки на него и так вешаются, я уверена. Он же ходячая реклама яхт, часов и дорогих автомобилей. С его прессом он бы идеально подошел на рекламу яхты. Ну судя по тому, что я видела в бассейне. И волосы у него густые и никакой седины. В тридцать девять для седины рано? Вряд ли он как покойный Кобзон подкрашивает.

— Юля, у тебя так бульон выкипать начинает, — ледяным голосом произносит Молотов и поднимает на меня свой не менее ледяной взгляд.

Мать твою. Это я у него за спиной задумалась? Охх, Живцова, не зря моя бабуля говорила, что медаль с отличием ума не прибавляет.

Лицо приобретает цвет смородинового морса, того самого, который тоже может выкипеть, если я продолжу и дальше отравлять мозги парфюмированными феромонами, и я, сорвавшись с места, бегу к плите. Руки ходят ходуном, в голове кисель.

От волнения я хватаю со столешницы нож и начинаю быстро нарезать хлеб. Непонятно для кого: вряд ли Молотов ест бородинский, а я вот уже третий день на диете. Ладно, голубей покормлю.

На мысли о голубях, нож выскальзывает из трясущейся руки и указательный палец обжигает резкая боль.

— Гребанный Экибастуз, — взвизгиваю я и шокировано смотрю на глубокий надрез, из которого немедленно начинает струиться кровь. Наверное, также она текла из хрюшки, чей бекон проигнорировал Молотов.

Ноги становятся ватными, потому что вида крови я не переношу. Так бы может на медицинский пошла, но не срослось. И больно, так больно.

— Дай посмотрю, — раздается не терпящий возражений голос Молотова из-за моей спины.

Я разворачиваюсь и, закусив губу, тяну к нему дрожащую кисть. Надо чем-то перемотать, потому что моя провинциальная кровь уже вовсю заливает дорогие московские полы.

Одной рукой Димин отец перехватывает мое запястье, второй сдергивает рулон бумажного полотенца со столешницы и, отмотав, подкладывает под кровоточащий палец.

— Садись, — говорит строго, но не по-злому, и слегка подталкивает меня к стулу. — Ты очень бледная. Где у нас лежат медицинские принадлежности? Бинты, лейкопластыри?

От его спокойного ровного тона я начинаю понемногу приходить в себя и, рухнув на стул, тычу здоровой рукой в верхний ящик кухонного гарнитура:

— Жестяная коробка из под конфет, — и на недоуменный взгляд Молотова, поясняю: — Я ее с собой из Рязани привезла.

Ну а чего? У нас дома всегда лекарства в таких хранятся.

— А хлоргексидин есть в ванной.

Молотов быстро покидает кухню и секунд через тридцать возвращается с нужным флаконом в руках и упаковкой ватных дисков «Русалочка».

Опускается передо мной на корточки, так что стрелки на его брюках натягиваются, а лицо находится на одном уровнем с моей грудью и обхватывает руку.

От его горячего прикосновения меня прошибает озноб, и все тело покрывается мурашками. Точно у него феромоны. Ох, уж эти грязные парфюмеры.

— Больно? — негромко уточняет Молотов, прикладывая смоченный ватный диск к моему пальцу. — Ты дрожишь.

Я и, правда, дрожу. И даже дыхание затаила, чтобы его не нюхать. Еще бы глаза закрыть, чтобы не видеть, какие у него большие ладони и густые черные ресницы, но это будет, наверное, подозрительно выглядеть.

— Немного, — мой голос похож на шуршание сухих листьев, которые прохожие топчут в парках. Охрипла я что-то.

— Придерживай вату. Я сейчас перебинтую.

Каждый раз когда его пальцы задевают мои, меня снова и снова бьет током. Я уже и про кровь и про боль забыла, потому что испытываю странное желание, чтобы эта перевязка не заканчивалась. Пусть мой палец будет похож на разжиревшую мумия, но я хочу подольше ощущать на себе заботу.