как в хороводе и перешептывались. Да мне-то что? Я расстроился из-за того, что мама расстроилась, а машина эта никому не была нужна. Можно ездить на автобусах и электричках. Или ходить босыми ногами по сырой земле, быть ближе к природе.

С того дня Арсений изменился. Вроде все было по-прежнему, он ходил на работу, общался, обсуждал что-то, но все это происходило по-другому. Даже непонятно, что поменялось. Он задерживался взглядом, чуть медленнее говорил, вообще не ругался. Да, как будто с него сняли слой эмоций. Содрали старый скотч. Если приклеить скотч к бумаге, а потом его содрать, будет примерно это.

В один день решил его как-то растрясти, подошел. Он сидел на полу, вырезал буквы из цветного картона. Так. Рисуем город будущего. Что у нас в будущем? Фонари на Луне, пульсирующий бар, наполненный яркой кровью, река, приятная ночь. Подумал, если это нарисую, он точно заорет. Нарисовал, и еще Диму в пальто, летающего вокруг Луны, как воздушный змей или Шагал. Арсений не заорал, а наоборот, улыбнулся, довольно покивал. Красиво? Да. Реально, красиво? Конечно, ты очень талантливый художник.

И как-то неловко было начинать этот разговор с мамой. Мы понимали, что происходит что-то не то, но не хотели это озвучивать. Поглядывали друг на друга с пониманием и ждали, кто же начнет разговор.

Только что включили отопление, стало тепло. Мы сели завтракать на кухне. Наконец-то не мерзнем. Какая приятная золотая осень. Дыхание всего туда-сюда. Я словил мгновение между здесь и там и спросил-таки. А что с ним? Мама покачала головой. Не знаю. А что делать? Не знаю. Он на работу ходит? Вроде да. И как? Не знаю.

Не хотелось верить, что это из-за опилок. Он бухал всю жизнь, и что, дунул речной гадости и съехал чердаком? Нет, конечно, это что-то более сложное.

Каждый год день, когда дают отопление, напоминает о внутренней весне. Можно не прятаться под двумя одеялами, не ходить с ледяными ладонями, а наслаждаться жизнью. Сны становятся летними, не промерзшими. Спустя пару дней вообще забываешь о том, что еще недавно жил в постоянном ознобе.

Можно сказать, была теплая ночь. Обычная осенняя ночь, но в квартире тепло, даже слегка душно. Я уснул под полночь, сладко уткнулся головой в мягкую подушку. Снилось ли что-то? Какое-то мельтешение образов. Дорога. Бар. Она. Бегающие звезды на потолке. Чип и Дейл ведут меня за руки по бесконечной дороге, все обрывается, падаю в трясину. Снова бар. Дима танцует. Пытаюсь сказать ему, что его сейчас за этот танец живьем в пол закатают. Снова Чип и Дейл. Они уводят Диму. А я уже знаю, что там дальше пропасть, говорю ему, что не надо с ними никуда идти. И где-то в этот момент.

Я вскочил и заорал. Сердце чуть не выпрыгнуло. Проморгался, чтобы понять, что это не сон и не глюк. Посреди комнаты, на ковре, сидел человек, светил себе фонариком в лицо. Я даже не сразу понял, что это Арсений. За эти секунды, что подлетал на диване и кричал, в разуме пронеслось все подряд. Что это грабители, Дима, дух травы, смерть, чаяние, отчуждение, морок.

Арсений извинился, что напугал. Так и сказал. Извини. Спросил его, что происходит. Он ответил, что хочет извиниться не только за это, но и вообще за все, за всю испорченную жизнь. Да ты не портил мне никакую жизнь, все нормально. Нет, портил, сынок, так нельзя было. Арсений, ты бухой, что ли? Иди спать. Нет, я уже давно не пью, я трезв и спокоен. Извини за все. Ну и ты меня тогда извини за все, давай посидим, поплачем.

Он сказал, что нам нужно сходить в одно место, прямо сейчас, что я должен тихо одеться, не разбудив маму, взять ведро, что стоит в коридоре. Не надо зажигать свет. Встретимся на улице. Куда? Не надо сейчас никаких вопросов, встретимся на улице.

Я просидел на диване минут пять, не понимая, что произошло. Не приснилось ли все это? Вроде нет. Все это мерещится, не иначе. Тихо встал, оделся, накинул куртку. В коридоре стояло ведро с краской неясного цвета – то ли розовая, то ли серая. Есть такие цвета, которые как только обозначаешь внутри себя, сразу же приходит опровержение: нет, это другой цвет. Краска свежая, явно только что приготовленная. Она как взбитый крем.

У подъезда ждал Арсений с рюкзаком и таким же ведром. Мы молча пошагали в сторону станции. Куда идем? Есть важное дело. Что-то красить? Не совсем. Рисовать? Ночью? Иначе зачем эта краска. Мне пришла в голову очевидная идея. Ему снова не заплатили за работу, и он сейчас зальет краской какие-нибудь обои в отремонтированной квартире. Он понял, что надо действовать, нельзя терпеть весь этот беспредел. И он прав. Конечно, я помогу залить их стены. И никому об этом не скажу.

Ночные голоса всегда таинственны. Раненые птицы и люди вопят в ночи. Им больно проживать, вот у них дыхание и смешивается со стоном.

Как сегодня темно и тепло. Как в церкви. И весь этот дым. Медовый ладан. Наша темнота всегда ароматна.

Да! В момент пронзила мысль. Мы идем расписывать ночную церковь? Арсений довольно покивал. А где она тут? Везде. Мы уже внутри церкви.

Нас ждут. Давно. Кто?

Мы зашли в девятиэтажку, поднялись на верхний этаж. Лучше без лифта, чтобы не шуметь. Арсений достал ключи, огляделся по сторонам. Вроде бы никого. Кажется, я оказался прав в своей первой догадке. Это только что отремонтированная квартира. Не, мы явно пришли не в церковь. Ему не заплатили, и сейчас мы как-то напакостим хозяевам. Выльем весь этот взбитый крем на их белоснежные обои.

В квартире никого не было. Мы зашли в комнату, заполненную лунным светом. Арсений достал завернутые кисточки, аккуратно разложил их на газете, поставил рядом ведро с краской и начал. Я даже не понял, что он делает. Рисует что-то или пишет. Похоже на арабские буквы, все витиеватое, с мелкими деталями, точками, черточками. Скорее текст, нежели картина.

Не хотелось мешать ему расспросами, я сел к другой стене, стал наблюдать, а через минут двадцать отключился. Проснулся от его шепота. Все хорошо, можем идти.

Вся стена была расписана. Это и не надписи, а непонятно что. Линии, лица, растянутые буквы. Арсений ликовал, всем видом показывая, что свершилось что-то удивительное.

Что это? Имена ангелов.

Имена ангелов. Его глаза блестели вместе с лысиной. А хозяева что скажут, когда это увидят? Это неважно, они придут