– Понимаю.

– Она была ведущей девятичасовых новостей нателевидении. Каждый вечер я устраивался перед экраном и смотрел на нее. Ястарался не плакать – ей бы это наверняка не понравилось. Я не плакал я простосмотрел на нее и иногда прикасался к лицу. То есть я думал что прикасаюсь клицу. А на самом деле там было только стекло. Холодное стекло.

На этот раз Мика даже не нашлась, что ответить.

– С тех пор ничего не изменилось. Стоит мне толькоприкоснуться к лицу женщины… Любой женщины которая мне нравится – я сноваощущаю холод стекла.

– И ничего больше?

– Ничего. Это проблема. Большая проблема.

– А… другие части женского тела так же холодны?

– Боюсь, что да.

– Бедный вы, бедный.

– Зачем я вам все это рассказываю?

И правда – зачем? Не самое подходящее время, не самоеподходящее место, не самый подходящий антураж. Подобного рода откровениянеплохо смотрелись бы в полутьме, за ресторанным столиком; в лифте, застрявшеммежду двадцатым и двадцать первым этажом; в обледеневшем кресле подъемника(конечный пункт – южный склон горы NN, австрийские Альпы); в баре длягомосексуалистов… о нет, это – персональная история Ральфа, а совсем не Йошки сСебастьеном.

– Я не знаю, зачем вы мне это рассказываете.

Не затем, чтобы понравиться или вызвать интерес. Ральф и самне рад вырвавшимся у него признаниям, это видно невооруженным глазом. Жаль, чтов наборе витражных инструментов не присутствовала лупа, тогда Мике удалось быразглядеть признания Ральфа в деталях и, возможно, найти их исток. Кое-какиеподозрения все же существуют: рыба. Ральф разнюнился после первого съеденногокуска; необычная рыба, выловленная неизвестно где, неизвестно кем, неизвестнокогда, – но приготовленная Микой, это уж точно сомнению не подлежит.Что-то здесь не так: либо с рыбой, либо с Ральфом. А с Микой…

С Микой все в порядке. Впервые за долгие годы – все впорядке.

– …Черт возьми, милая. Вы отменно готовите!

– Вам понравилось?

– В жизни не ел ничего вкуснее.

«Erschüttert»[16] «bezaubert»[17] – никогда еще Микина стряпня не удостаивалась таких эпитетов.

Через час к ним прибавились: «die göttlichgericht»[18] (тонкое замечание Клауса-Марии) и «verblüfft»[19] (коллективный вердикт Йошки и Себастьена). А еще черезполчаса Мика сидела перед всеми четырьмя совладельцами «Dompfaff'a»,пожиравшими ее глазами.

– Сколько вы работаете у нас, дорогая фройляйнПолина? – спросил Клаус-Мария, старший по должности и по возрасту.

– Почти три года.

– О-о, это довольно долгий срок! Вы всем довольны?

– В общем и целом – да. К тому же я получаюдополнительных сто пятьдесят долларов ежемесячно. За мытье окон. Знаете,сколько окон у нас в конторе?

– Никогда не задумывался, – это Клаус-Мария.

– А у нас есть окна? – это Йошка с Себастьеном,весельчаки.

– Сколько у нас окон? – это Ральф, послесакрального завтрака он так и норовит заглянуть Мике в рот, ловит каждое ееслово, смех да и только.

– Пятнадцать, – это Мика. – Получается десятьдолларов за окно. Неплохая прибавка к зарплате, согласитесь. Можно, конечно,накинуть еще сотню. У меня маленькая сестра, мы живем одни и иногда возникаюттрудности… А вообще я не жалуюсь, нет…

– Вы моете окна?!

«Вы моете окна, Она моет окна, Какой ужас, Какой кошмар,Форменное безобразие!» – Клаус-Мария, Ральф, Йошка с Себастьеном перебиваютдруг друга, закатывают глаза, вертят головами, как птицы. Теперь Мика будетзнать, как выглядит птичий базар.

– Вы моете окна?! – Клаус-Мария первый понизилголос до трагического шепота.

Причины трагедии Мике неясны.

– Конечно. Это входит в мои обязанности.

– Вы не должны мыть окна.

– Почему же? Я и унитазы чищу. Делаю все, что положеноуборщице.

Всеобщий вздох, переходящий в вопль отчаяния.

– Вы больше не уборщица, дорогая фройляйн Полина!

– Почему? Вы меня увольняете? – уж не погорячиласьли Мика с прибавкой к жалованью?

– О, нет! Нет! Мы хотим предложить вам другую работу. Ту,которая хоть немного будет достойна вас. Вашего таланта…

– Моего таланта?

Все дело в рыбе, съеденной утром. Львиная часть досталасьРальфу, но и Клаусу-Марии, и Йошке с Себастьеном тоже кое-что перепало.

– Вы прекрасно готовите, фройляйн. Мы имели возможностьпопробовать. Отведать. Вкусить. Это нечто… – Клаус-Мария щелкает пальцами.

– Потрясающее, – подсказывает Ральф.

– Умопомрачительное, – подсказывают Йошка сСебастьеном.

– Да-да. Я бы еще добавил, что вы создали божественноеблюдо. Откровение Господне, по-другому не назовешь. Мы все были сраженынаповал. Вы где-то учились кулинарному мастерству, дорогая?

– Нет, просто я люблю готовить, – Мике кажется,что она не врет, а если и врет – то самую малость.

– Врожденный дар? – интересуется Клаус-Мария.

– Можно сказать и так, – скромно соглашается Мика.

– Он… распространяется только на рыбу? Я хочу сказать –вы готовите что-нибудь еще? Мясо? Соусы? Паштеты?

– И даже спаржу. Я запекаю ее в молодых побегаххмеля, – Мика понятия не имеет, как выглядит спаржа.

Всеобщий вздох, переходящий в вопль восхищения.

– Вот и отлично, дорогая! Тогда сразу перейдем к делу.Через месяц у нас планируется переезд в новый, гораздо более удобный офис. Имы… Мы все хотели бы, чтобы в нашей фирме возникло еще одно подразделение… Оновзяло бы на себя приготовление пищи для сотрудников. Вы согласитесь еговозглавить?

– Я?

– Да.

– И что я должна буду делать?

– То, что любите. Готовить. Скромные, не требующиеособых затрат обеды… Плюс работа на выезде.

– Что значит – на выезде?

– Ну, к примеру… Если кто-нибудь из нас захочетпоужинать в кругу друзей, в домашней обстановке. Это не будет обременительнымдля вас?

На виске Клауса-Марии бьется одинокая жилка, Йошка иСебастьен синхронно морщат лбы и только Ральф окаменел в ожидании ответа.