Легко усваиваемая бразильская «She's A Carioca» означала, чтостарина Ральф находится в чилл-ауте не один. В противном случае из-за дверейзвучала бы совсем другая музыка – что-то вроде невыносимо концептуальногоacid-джаза.

Они появились минут через тридцать, когда Мика заканчивалапротирать стекла (еще один пунктик немецкого руководства «Dompfaff'a»: стекла вконторе всегда должны быть чистыми, это – основа имиджа любой преуспевающейкомпании). Мика ненавидела стекольную часть своих обязанностей и давно бывзбунтовалась, если бы за нее не приплачивали сто пятьдесят долларовежемесячно.

Она не так уж часто сталкивалась по утрам с Ральфом и егопассиями, но мизансцена, как правило, была одной и той же: дамочка и Ральф содной стороны и Мика и тряпка – с другой. При этом Мика (в темно-синем(собственность «Dompfaff'a») комбинезоне) оставалась лишь деталью пейзажа, небольше. С ней не стоило и здороваться, ну кому придет в голову кланятьсяпринтеру, или сканнеру, или экрану монитора? Во всяком случае Ральф, вприсутствии своих фройляйн, не кланялся никогда. Это потом, проводив дамочку ивернувшись, он проявлял чудеса демократичности, мог пошутить в духе немецкогоатлетического порно, мог расспросить Мику о бойфрендах, не особенно вслушиваясьв ответы; а иногда Мика удостаивалась и кюссена[14]. Неромантического – дружеского, в щеку. Кюссены не оскорбляли Мику, в них не былоничего скабрезного, но каждый раз она думала: «Лучше бы ты прибавил мне lohnes[15], немчура поганая».

Этих мыслей Мика не озвучивала никогда – вопросамизаработной платы Ральф не занимался.

…Дамочка, или точнее – девка, вышедшая с Ральфом, была таксебе, ни рожи, ни кожи, топ «100 самых амбициозных блондинок мира» обходилсяявно без ее участия. Хотя неизвестно, кем она казалась жертвегрибов-галлюциногенов: может быть – Грейс Келли, а может – Мерилин Монро илитантрической богиней Вост. Но Мика – Мика видела суть вещей, особенно стоя наподоконнике. Особенно после волшебной ночи, проведенной на кухне. Она наивнополагала, что влияние ночи кончилось – ничего подобного! Если бы кончилось –Мика не почувствовала бы в руках тяжесть от невидимого арбалета. А онапочувствовала.

– Фигня, – сказала Мика, пуская короткую,украшенную стальным оперением стрелу.

– Was ist los? – переспросил Ральф,останавливаясь. – Что такое?

– Фигня эта ваша фройляйн, – вторая стрелаотправилась в цель, легла рядом с первой; прямо в центр бейджа, который Ральфуже успел нацепить.

– Was fur ein… Что за…

– Худшая из всех. Правда-правда… Остальные были хотя бысимпатичными.

Лицо дамочки побледнело и слилось с обесцвеченными волосами.

– Кто это? – просипела она.

Ральф стал пунцовым. Он несколько раз дернул кадыком иоткрыл было рот для ответа, но тут же благоразумно захлопнул его. Да и что былоотвечать – «Это наша уборщица»? С каких пор уборщицы позволяют себе такиевольности в отношении начальства? – резонно спросила бы дамочка. И что этоза контора, где всякая шваль плюет на субординацию? – резонно спросила быдамочка. Так, значит, ты перетаскал сюда не одну девку? – резонно спросилабы дамочка. Так, значит, я недостаточно хороша для такого сморчка, какты? – резонно спросила бы дамочка. И это был бы самый худший вывод,учитывая последствия. Для Ральфа и для самой Мики.

В надежде хоть немного исправить положение Ральф приобнялсвою подружку, но тут же получил сумочкой по рукам.

– Оставь меня, скот! – взвизгнула оскорбленнаяфройляйн.

Очень по-русски.

– Но детка…

– Я тебе не детка!

– Das ist… Это недоразумение детка…

– Ты сам – недоразумение!

Мика проводила скандалящую парочку легким, едва слышнымсвистом и снова сосредоточилась на окне. Она уже домывала верхний, самыйнеудобный угол, когда появился Ральф.

– Зачем? – спросил он. – Зачем вы этосделали?

– Вы собирались на ней жениться? – Мика спрыгнулас подоконника и бросила тряпку в ведро.

– Нет конечно.

– Бурный роман без последствий?

– О нет, – Ральф как будто удивился самсебе. – Это даже хорошо что так получилось. Я бы не отделался так просто.Я очень порядочный человек.

– Ну кто бы сомневался, – улыбнулась Мика. – Есливам нужно будет от кого-нибудь отделаться и в дальнейшем… м-м… без ущерба длясвоей порядочности – обращайтесь.

– Вы милая.

Конечно, милая. Даже в темно-синем рабочем комбинезоне(собственность «Dompfaff'a»), даже с ведром в руках. Конечно, милая, хотя всетот же заезженный топ «100 самых амбициозных блондинок мира» совершенно нестрадает от ее отсутствия. Мика – не амбициозная и не блондинка, но она –милая. Милая Мика – вот и Ральф это заметил. И только Васька не хочет ничегозамечать. Воспоминание об этом должно вызывать грусть – так было всегда. Носейчас Мика не чувствовала грусти: легкую пьянящую ярость – да; но не грусть. Нельзязависеть от одиннадцатилетней соплячки, нашептывал Мике оставленный домафенхель. Даже если бы ей было двенадцать, двадцать четыре, тридцать шесть –такая зависимость противоестественна, нашептывал Мике оставленный дома шафран. Живисвоей жизнью, нашептывали Мике имбирь, анис, куркума.

Не так уж они неправы.

– …Хотите есть, Ральф?

Ральф уже давно не смотрел на свою спасительницу.Полиэтиленовый пакет с рыбой в углу – вот на чем сосредоточилось все еговнимание.

– Что это?

– Рыба. Сегодня ночью я готовила рыбу. Такое у менябыло настроение. Хотите попробовать?

– Пахнет многообещающе.

– Правда, я не захватила столовых приборов…

Мика едва успела закончить предложение, как Ральф оказался вопасной близости от пакета. Совсем не тот Ральф, которого ока знала, – нежертва грибов-галлюциногенов, не коллекционер женских трусиков и не юный ефрейтор– мальчишка Ральф.

Мальчишка жаждал одного – запустить руку в полиэтилен,покопаться в содержимом и выкрасть самый большой, самый сочный кусок. Кража,недостойная JVA; подзатыльник – вот тот максимум, который можно за неесхлопотать.

Отвешивать подзатыльники Мика не собиралась.

Она молча наблюдала за Ральфом, устроившимся на полу, рядомс пакетом. Ральф поглощал кусок за куском – все, как один, большие исочные, – не забывая слизывать с пальцев загустевший соус. Глазасентиментального мальчишки увлажнились, а на щеках проступил румянец.

– Мама оставила нас с отцом, когда мне едва исполнилосьсемь, – неожиданно сказал он. – Я очень переживал.