Будучи ночью дежурным, он поднял солдат, даже выкатил пушку, чтобы испугать постоянную охрану, едва не убил прикладом коменданта крепости и попытался прорваться в каземат, где содержался Иван Антонович. Но Чекин и Власьев выполнили приказ: когда Мирович ворвался в камеру к узнику, Иван Антонович уже умирал. Верная присяге охрана убила узника, которого неумный Мирович попытался освободить. Василий даже не задумался, куда денется с освобожденным императором, казалось, достаточно лишь распахнуть двери его темницы, остальное решится само по себе.

Следователи спрашивали Мировича, куда он был намерен везти Ивана Антоновича. Тот гордо отвечал:

— На престол!

— Какой престол, кто бы позволил?!

Панин принес Екатерине манифест, который составили Мирович с Ушаковым. Тон бумаги был невозможным, резким, дерзким. Ее обвиняли в убийстве мужа, связи в Григорием Орловым и даже намерении выйти за него замуж! Вообще-то, все было почти правильно: она желала смерти Петра, даже если сама не травила и не приказывала, сожительствовала с Григорием, правда, замуж за него не спешила… Но одно дело понимать самой и совсем другое прочитать это из чужой бумаги!

Императрица сидела, обхватив голову руками, и размышляла, пытаясь разобраться в себе и в положении дел.

В глубине души, несмотря на составленную хамски бумагу, она была Мировичу даже благодарна — тот освободил ее от угрозы Ивана Антоновича. Власьев и Чекин просто выполнили действовавший два десятилетия приказ, который она отменять просто не стала. Второй законный претендент на престол оказался мертв. Оставался только Павел, но тот мал… Конечно, пока мал, но надолго и загадывать не стоит, вон как опасно жить.

Екатерина прекрасно понимала, что многие даже из ее окружения думают так же, что ее осуждают и за Петра, и за Орлова. А как бы поступили на ее месте? Живой Петр был бы постоянной угрозой не только власти, но и самой жизни. И за Григория как могут осуждать? Елизавете Петровне любых фаворитов прощали, вон с Алексеем Разумовским и по сей день раскланиваются, Петру Лизку Воронцову простили, а ей Гришу не могут. Потому что немка? Но разве в этом дело?

Но размышляла Екатерина больше не о людском осуждении, а о том, как теперь быть с Мировичем, не благодарить же за попытку переворота? Орловых она под суд не отдала, приняв все слухи на себя, но Алехан действовал по ее желанию, а Мирович? Разве не желала она смерти несчастного Ивана Антоновича? Желала, однако прощать Мировича не собиралась. Неужели потому, что Орловы, убив Петра, привели ее на престол, а Мирович, став поводом для убийства Ивана Антоновича, был против императрицы?

Глубоко внутри сидело понимание, что да. А еще умная Екатерина сознавала, что ее обязательно обвинят в этой смерти, независимо от того, казнит она Мировича или помилует. Уж очень складно все получилось. Дурака Мировича вовремя перевели в Шлиссельбург, вовремя ему подвернулся Ушаков, очень вовремя Ушаков вдруг утонул, а сама императрица вдруг уехала в Курляндию…

Не кричать же на площадях, что не ведала о Мировиче?!

Екатерина понимала, сколько и какой грязи выльют на нее за границей, казни она бунтовщика. Ни один монарх на ее месте не простил бы Мировича, ни один не дрогнул, приговаривая к смерти, а ей придется оправдываться. Нет, оправдываться перед иными государствами глупо, пусть думают что хотят. Сейчас важнее спокойствие внутри страны.

Григорий лежал на кушетке, искоса наблюдая за сидевшей за столом Екатериной. Потом не выдержал:

— Да ладно тебе, Катя, чего из-за этого дурака переживать?

— Кого ты дураком зовешь?

— Да хоть Иванушку, хоть Мировича.

Екатерина протянула ему «манифест»:

— Прочти, что сей дурак пишет.

Орлов дотянулся, развернул, пробежал глазами. Конечно, ей неприятно, но ведь бумага никуда не попала.

Екатерина поднялась из-за стола, взволнованно прошлась по кабинету, остановилась перед большим портретом Елизаветы Петровны, глядя задумчиво. Григорию захотелось ее успокоить, приласкать. Кинул бумагу на стол, подошел вольной походкой.

— На всякий роток не накинешь платок. Венчались бы сразу, все и замолкли бы, а то тянешь… то Разумовский тебе не пример…

Договорить не успел, Екатерина вдруг налетела на него, как коршун, дала пару пощечин:

— Я точно на угольях сижу, по жердочке над пропастью ступаю, а вы дурные сплетни распускаете о женитьбе?!

Орлов даже растерялся, потом взвыл:

— Я-то что?!

Гнев прошел, как и родился — быстро. Никогда больше Екатерина не позволяла себе приступов гнева, даже перед Орловым, но тут дала волю всем чувствам, в том числе и слезам.

Григорий растерянно прижимал ее к себе, гладил по плечам (волосы, как всегда, взбиты и напудрены), уговаривал успокоиться. Екатерина выплакалась, высморкалась и успокоилась, но голос все равно был обиженный, словно Орлов виноват, что судьба задает ей такие страшные задачки.

— Как ни поступлю, все едино скажут, что дурно сделала. Пожалеть Мировича и простить? Другие решат, что можно бунты устраивать, в гвардии, верно, никогда буза не переведется. Накажу примерно, так обвинят в жестокости и самовластье. На что ему тот Иван нужен был? Ведь немощен, умом нездоров, заика, ничего, кроме своих стен, не видевший. Какой из него император? Все это понимают, но все мне глаза колоть будут, что не отдала власть Иванушке-дурачку. Ладно бы русские, для которых юродивый дороже разумного, но ведь и просвещенная Европа не раз помянет.

Она снова высморкалась и продолжила рассуждение. Говорила словно сама с собой, но Орлов внимательно слушал. Перед ним сидела заплаканная императрица, которой думать должно не только о сиюминутной своей выгоде, но и предвидеть на будущее.

— Всюду мздоимство, воровство, казну растащили, не то людей, городов сколько никто не ведает… Начала порядок наводить, так сразу нехороша стала. Какая разница — немка я или русская, ежели Россию люблю и уважаю?

Екатерина выплакалась и выговорилась и словно сбросила разом все сомнения и страхи. Когда слезы, наконец, закончились, слова стали жесткими. Теперь перед Орловым была самовластная императрица, которая осознала, что мягкостью и уговорами ничего не добьешься.

И все-таки она продолжит уговоры и будет выглядеть мягкой, но это будет уже игра. Очень быстро и Россия, и Европа убедятся, что в этих мягких лапках прячутся стальные когти! Одно хорошо — тогда России такие и были нужны, после многих лет перетягивания выгоды на себя хоть кто-то попытался навести порядок. Не все получилось? На то она и Россия, чтобы даже Екатерине Великой не поддаться полностью.

Орлову бы прислушаться внимательней, ведь перед ним словесно разворачивались все проблемы, что встали перед императрицей, но он больше видел любимую и в тот момент выглядевшую беспомощной женщину, которую хотелось приласкать, пожалеть… Да и не лежала у Григория душа к правлению, ему бы в атаку, смелость проявить, как при Цорндорфе, когда трижды раненый поля боя не покинул. А о чиновничьих делах или посольских заморочках думать не хотелось.