не читает художественную литературу, — мол, ему сложно смириться, что «там все неправда».

— Как Дон? — спросила Дженни с притворной веселостью. Ей очень нравился мой бойфренд из колледжа, и она не понимала, как я могла предпочесть ему Дона. Ее жених Бретт только что отправил заявку на поступление в юридическую школу. — Как его роман?

— Почти готов, кажется. — Дженни и сама вроде бы сочиняла. В старших классах и колледже она не мыслила жизни без поэзии. Ее стихи были прекрасными, талантливыми, необычными. Но после знакомства с Бреттом она почти не говорила о поэзии. — Он вносит последние правки. Редактирует каждое предложение по тысяче раз.

— Угу. — Дженни подперла щеку рукой. Я заметила, что она выглядела усталой. Хотя ее щеки, как всегда, румянились, а глаза сияли, лицо осунулось и под глазами залегли круги. — А ты сама его читала?

— Он мне не дает. Не хочет, чтобы роман читали, пока он не довел его до ума.

— Дона можно понять. — Подруга задумчиво жевала сэндвич на тонком маслянистом хлебе. Он выглядел гораздо аппетитнее моего. — А ты вообще читала хоть что-то из его сочинений?

Я замялась. Вообще-то на прошлой неделе Дон дал мне почитать свой рассказ — впервые за время нашего знакомства. Я пришла с работы и увидела, что он пролистывает бумаги, лежащие на столе. Дон нервно соединил несколько листков скрепкой и протянул мне, не успела я снять пальто, потом положил одну руку мне на плечо, другую — на бедро, и усадил на диван.

— Садись, — смеясь, сказал он. Но сам садиться не стал и начал шагать по комнате взад и вперед. — Я давно написал этот рассказ — два года назад, может быть, три, — и он очень отличается от книги, над которой я работаю сейчас. Но, вероятно, это мой единственный удачный рассказ. — Дон замолчал и провел рукой по волосам. Без бриолина его каштановые волосы выглядели тонкими и безжизненно висели, в них просматривалась седина. — Я не автор рассказов, я романист. — Он улыбнулся. — Мыслю масштабно. По-крупному. Большими идеями. Рассказы — слишком камерный для меня жанр.

Я кивнула.

— И ты хочешь, чтобы я прочла его? — спросила я. — Прямо сейчас?

Он улыбнулся:

— Можешь снять пальто.

Рассказ оказался коротким, всего на несколько страниц; в нем было очень много слов, но толком ничего не происходило. Кажется, в нем описывался роман между невысоким темноволосым американцем из рабочего класса и высокой и очень красивой шведкой, чьи пепельные волосы, «идеальный зад» и странная пассивность вводили американца в эротический раж. Помню, что в рассказе он срывал с нее трусы. Больше никаких событий не происходило. Мне показалось, что это даже не рассказ толком, ведь в нем не было завязки, кульминации и развязки. Он скорее смахивал на этюд или упражнение, исследование противоречивых чувств героя — страсти и отвращения, чувства собственной неполноценности и собственного превосходства. После прочтения мне стало не по себе, и дело было не только в описании сексуальных сцен. Я увидела в рассказе бессознательное желание наказать эту идеальную блондинку. Этот рассказ был злым.

Не знаю, чего я ждала от Дона — Дона, который цитировал Гегеля и Канта, любил Пруста, — но точно не этого.

— Нормально, — осторожно произнесла я, дочитав и протянув ему несколько сложенных листков.

Дону стоило большого труда не стоять надо мной, пока я читала.

— И это все? — воскликнул он и странно усмехнулся: — Нормально? Тебе хоть понравилось?

Я пожала плечами:

— Эта твоя героиня… она похожа на мужскую фантазию. Блондинка с идеальным телом, которая говорит: «Делай со мной все, что хочешь».

— Забавно, что тебе так показалось. — Лицо Дона помрачнело, ноздри расширились. — Забавно, правда. Ведь эта история целиком списана с реальной жизни. А героиня — моя бывшая из Сан-Франциско. Грит.

— Грит? — Имя показалось мне странным даже для шведки. — Ее правда звали Грит?

— Гри-и-т, — поправил Дон. — Более долгое «и». Гортанное. Сложно правильно произнести, если не говоришь по-шведски.

Насколько я знала, Дон сам не говорил по-шведски…

— На прошлой неделе он показал мне один свой рассказ, — сказала я Дженни. — Но старый, он не имеет отношения к роману. С тех пор его стиль сильно изменился. — Я разглядывала свой сэндвич, взятый из холодильника, на жестком резиновом хлебе. — А ты показываешь Бретту свои стихи?

Подруга вздрогнула и холодно посмотрела на меня:

— Нет, не показываю. — Я почувствовала за собой маленькую — совсем крошечную — победу, но мне бы хотелось, чтобы Дженни ответила «да». — Но я и не пишу стихи больше, — добавила она, прожевав хлебную корочку.

Я кивнула. Я и так это знала.

Когда я вернулась на рабочее место с чашкой невкусного и дорогого кофе, подошел Хью и положил передо мной стопку писем. Я вопросительно взглянула на него. Я уже привыкла, что в офисе все молчали и никто ничего не объяснял.

— Письма Сэлинджеру, — сказал он.

— А… — протянула я.

— Сэлинджеру. От его поклонников. — Хью вздохнул и поудобнее подхватил стопки бумаг, которые держал в руках. — Мы должны на них отвечать.

— Хорошо. — Я отпила кофе. — А есть какие-то указания по поводу того, что отвечать?

Хью напряженно кивнул:

— Есть специальная форма. Где-то была. Сейчас найду.

Я не переставала удивляться способности Хью выудить любую нужную бумажку из груды бумаг на столе. Через несколько минут он вернулся с ветхим листочком желтой бумаги, которую мы использовали для копий; края от частого обращения обтрепались, выцвели и истончились.

Дорогая мисс такая-то!

Благодарим за ваше письмо мистеру Сэлинджеру. Как вам, наверно, известно, мистер Сэлинджер не желает получать от читателей письма. Поэтому мы не можем передать ему ваше любезное письмо. Спасибо за ваш интерес к книгам мистера Сэлинджера.

Всего доброго, агентство.

Наверху значилась дата: 3 марта 1963 года.

— Значит, так и напечатать? Слово в слово?

Хью кивнул:

— Да. Под копирку можно не делать. — Копировальный аппарат появился в агентстве совсем недавно, и многие сотрудники все еще говорили «под копирку» — мне это нравилось. — И сами письма тоже можно выкинуть.

— Правда? — удивилась я. В агентстве никогда ничего не выбрасывали. Все письма подшивали, предварительно сделав копию. Тем более не верилось, что можно выбросить что-то, связанное с Сэлинджером. — Просто в мусорку?

— Да. Не можем же мы их оставить. — Хью улыбнулся. — Тогда они займут весь офис. Или понадобится отдельное помещение для архива.

— Да, писем много, — согласилась я, указав на стопку, все еще лежавшую там, где Хью ее оставил, — на краю моего стола.

— Это только за сегодня, — усмехнулся Хью.

Я рассмеялась, решив, что он пошутил:

— Ну