вспомнили про мистера Сэлинджера в этой связи, но, боюсь, в данный момент он не принимает приглашения.

— Я знаю. — Тут вежливый тон декана мгновенно сменился агрессивным. — Но решил, что для нас он сделает исключение, потому что… — За этим обычно следовала любая причина, вставьте свою; в данном случае причина была следующей: — Как я уже говорил, среди наших студентов много ветеранов войны в Заливе, а поскольку мистер Сэлинджер сам ветеран войны и писал о трудностях адаптации ветеранов к жизни в гражданском обществе…

Звонивший что-то недоговаривал. В этот момент я поняла, что он преследовал свои цели.

— Я вас прекрасно понимаю. Но мистер Сэлинджер сейчас не принимает такие приглашения. Без исключений.

— Но не могли бы вы хотя бы дать мне его контакты, чтобы я лично его пригласил? Уверен, если я объясню ему ситуацию, он будет рад приехать к нам. Всех гостей мы размещаем в прекрасной гостинице…

— Боюсь, я не смогу дать контакты мистера Сэлинджера. Он дал нам четкие указания не раскрывать его адрес и телефон.

— А если я пришлю приглашение в письменном виде, вы перешлете?

Я набрала воздуха. Проще было бы солгать: «Конечно же, перешлем», — а потом выбросить приглашение в мусорку, и пусть винит Сэлинджера за то, что тот так ему и не ответил. Но я продолжала говорить так, как мне велели. Было в этом даже какое-то извращенное удовольствие.

— Увы, не могу. Мистер Сэлинджер просил не пересылать ему почту.

— А если пришлю приглашение, что вы с ним сделаете? — Я буквально чувствовала, как наливаются кровью глаза моего собеседника. Тогда я поняла, что он воспринимает это дело как личное. Речь не о приглашении почетного гостя в маленький колледж; звонивший возомнил, что у него с Сэлинджером есть некие отношения, какая-то только ему известная связь. — Отправите обратно? Что вы с ним сделаете?

Должна ли я была сказать, что его приглашение отправят обратно по адресу, выкинут в круглую мусорную корзину под столом моей начальницы (если оно, конечно, дойдет до нее), или же оно затеряется в груде бумаг на столе Хью?

Да, должна.

— Но разве это не незаконно? Вы разве не обязаны передавать мистеру Сэлинджеру его корреспонденцию, если письмо отправлено Почтой США? — Этот аргумент мне предъявляли часто.

— Мистер Сэлинджер нанял нас как своих агентов. Он нанял нас представлять его интересы. Наша работа — делать все так, как он хочет.

— Но откуда вы знаете, чего он хочет? — Декан уже орал, а у меня под мышками расплывались темные круги. — Откуда вы знаете, чего он хочет? Да кто вы такие?

— Мистер Сэлинджер дал нам подробные указания, а мы просто исполняем их, — спокойно отвечала я. Но в словах декана была доля правды. Откуда нам — и мне особенно — знать, чего хочет Сэлинджер? Что, если он на самом деле хочет отправиться в эти Сосновые Пустыри, куда его зовут, выступить на мероприятии перед ветеранами и остановиться в хорошей гостинице? Вдруг он именно в этот раз решил бы передумать? — Простите, декан… — Я назвала его имя, так как давно обнаружила, что если запомнить имена звонивших и называть их по имени, то это может помочь утихомирить их гнев. — Мистер Сэлинджер недвусмысленно велел нам отвечать «нет» на все подобные предложения. Было приятно пообщаться, уверена, вы найдете другого почетного гостя, который с удовольствием выступит на церемонии.

Я повесила трубку. Свитер под мышками промок насквозь, хоть отжимай, хотя начальница решила проветрить свой кабинет, и ледяной ветер ворвался в ее окно и теперь кружил вокруг моего стола. Сквозняк просочился мне под свитер, и я задрожала. И тут меня осенило: я не разнервничалась из-за звонка декана, я заболела. У меня поднялась температура. В детстве я тоже заболевала на ровном месте, раз — и голова становилась как ватой набитая.

Я встала со стула, и ноги предательски подкосились. Я прошла половину офиса и поняла, что бегу, подгоняемая адреналином. «Тише», велела я себе. Под бледным светом флуоресцентных светильников в ванной я умылась, заметив, что лоб у меня холодный, и взглянула на свое отражение в кривом зеркале с отслаивающейся амальгамой. Мои щеки раскраснелись, глаза блестели. Я была не больна. И не нервничала.

Я была рада!

Наконец в моей жизни начало происходить что-то интересное. Я не становилась частью чего-то большого. Я уже стала его частью.

Дженни, с которой мы были лучшими подругами в школе, работала в паре кварталов от нашего офиса в здании «Макгроу-Хилл»: редактировала учебники по обществознанию. Точнее, один учебник: весь срок своего пребывания в должности она работала над одним громадным проектом — учебником для пятых классов, который адаптировали для общеобразовательных школ Техаса. Очевидно, Техас был настолько влиятельным штатом — протяженным, богатым, с большим количеством школ и учеников, — что мог потребовать, чтобы учебники переделывали специально для него; например, там была целая глава о битве за Аламо[17] и еще одна — об истории штата, а главу о гражданских правах — о ужас! — просто вырезали. Обо всем этом мне рассказала Дженни, которую крайне тревожило такое положение вещей; вместе с тем она очень любила свою работу, а также совещания, где требовалось ее присутствие. В колледже она училась кое-как, дважды переходила с факультета на факультет и приобрела несколько психических расстройств, зато теперь в ее жизни была цель. Теперь у нее был Техас.

— Так здорово вести нормальную жизнь, — призналась подруга несколько месяцев назад, когда я только вернулась из Лондона.

В школе нам меньше всего хотелось вести нормальную жизнь. Мы высмеивали нормальных людей. Презирали всякую нормальность.

— Да, — задумчиво кивнула я, но внутренне не согласилась.

Я все еще не желала быть нормальной. Мне хотелось быть экстраординарной: писать романы, снимать кино, говорить на десяти языках и путешествовать по миру. Я хотела иметь все. И мне казалось, что Дженни раньше хотела того же.

Впрочем, в работе ей нравилась не только ее нормальность, но и деньги, заработанные своим трудом. У нее были плохие отношения с родителями — хуже, чем у большинства наших друзей, — и она раньше всех начала жить отдельно. А редактируя учебники, как выяснилось, можно было заработать намного больше, чем согласившись на любую другую литературную вакансию из тех, что предлагали выпускникам Суортмора[18] со специализацией «поэзия», а у Дженни была как раз такая специализация. Поэтому она приняла взвешенное решение и пошла трудиться в куда менее престижной сфере учебной литературы. Тогда я подругу совсем не понимала, как и ее взвешенное решение переехать в новостройку