– Моя всегда оставлять маленьки маржа для безопасност, - добавляет он с улыбкой, стараясь успокоить.

Странная улыбка у моего товарища Шарля. Он потерял почти все передние зубы во время авианалета, и это отнюдь не улучшает его дикцию, хотя причина вполне уважительная. Но, несмотря на скверную одежду и почти непонятный, тарабарский язык, Шарль всегда действует на меня успокаивающе, гораздо более упокаивающе, чем все остальные. Может, причиной тому его житейская мудрость? Или самообладание? Или энергия? Или жизнелюбие? Как ему удается, будучи таким молодым, выглядеть зрелым человеком? Надо сказать, ему крепко досталось в жизни, нашему Шарлю. В Польше его арестовали потому, что его отец был рабочим, а сам он коммунистом. Он отсидел в тюряге несколько лет. Освободившись, уехал вместе с Марселем Лангером воевать в Испанию, как и несколько других его приятелей. Добраться из Лодзи до Пиренеев очень непросто, особенно когда нет ни денег, ни документов. Я обожаю слушать его рассказ о том, как он пробирался через фашистскую Германию. И не раз просил его заново рассказать эту историю. Шарль понимает, что я знаю ее наизусть, но для него это возможность потренироваться во французском и доставить мне удовольствие, так что он охотно садился, и из уст его текла пестрая, разноязыкая смесь слов.

Он сел в поезд - без билета, но с характерной для него бесшабашной дерзостью, более того, нахально прошел в вагон первого класса и расположился в купе, набитом военными, в основном офицерами. И всю дорогу болтал с ними. Военные отнеслись к нему с симпатией, а контролер поостерегся спрашивать билет у пассажира в таком купе. По прибытии в Берлин попутчики даже объяснили ему, как проехать через город и добраться до вокзала, откуда шли поезда на Экс-ля-Шапель. Он сошел в Париже и сел в автобус до Перпиньяна, откуда совершил пеший переход через Пиренеи. По другую сторону границы другие автобусы доставляли бойцов в Альбасете; а дальше была битва за Мадрид в составе польской бригады.

После поражения Шарль вместе с тысячами беженцев пересек Пиренеи в обратном направлении, но по другую сторону границы угодил в лапы жандармов. Дальше был лагерь для интернированных в Берне.

– Там моя варить еда для все рефюжье, и кажди иметь своя рационе кажди день! - рассказывал он не без гордости.

Ну а дальше были три года заключения, окончившегося побегом. Он одолел пешком двести километров, прежде чем попасть в Тулузу.

В меня вселяет уверенность не голос Шарля, а то, что он рассказывает. В его еловах звучит нотка надежды, наполняющая мою жизнь новым смыслом. И мне тоже хочется приручить удачу, в которую он так истово верит. Сколько людей за это время сдались, опустили руки? Но Шарль, даже поставленный к стенке, не признает себя побежденным. Он просто с минуту помолчит, размышляя, как бы перепрыгнуть через нее.

– Твоя пора идти, - говорит мне Шарль. - Время обед, улицы болше спокойни.

Он направляется к лестнице, достает из-под нее сверток и кладет его на стол. Вот смехота: бомбы завернуты в газету, где написали об акции, совершенной Борисом; автор статьи обзывает его террористом, а нас всех - смутьянами и нарушителями общественного спокойствия. Милиционер - невинная жертва, мы - его палачи; да, поистине странный взгляд на Историю, которая ежедневно вершится на улицах наших оккупированных городов.

Кто-то скребется в дверь; я затаил дыхание, а Шарль даже глазом не моргнул. В комнату входит маленькая девочка, и лицо моего друга вспыхивает радостью.

– Это моя професора французски язик, - весело объявляет он.

Девочка бросается к Шарлю, обнимает и целует его. Ее зовут Камилла. Шарля приютила на этом заброшенном вокзальчике ее мама Мишель. А папа Камиллы с самого начала войны находится в плену у немцев, и девочка никогда не спрашивает о нем. Мишель делает вид, будто не знает об участии Шарля в Сопротивлении. Для нее, как и для всех остальных местных жителей, он только садовник, у которого самый красивый огород в округе. Иногда по субботам Шарль жертвует одним из своих кроликов, чтобы приготовить для своих хозяек вкусный ужин. Ох, как хочется отведать этого жаркого, но делать нечего, нужно уходить. Шарль делает мне знак, я прощаюсь с маленькой Камиллой и ее мамой и ухожу, зажав под мышкой сверток. В мире существуют не только милиционеры и коллаборационисты, есть еще такие люди, как Мишель, они знают, что наше дело правое, и рискуют собой, помогая нам, каждый по-своему. За деревянной дверью я еще слышу, как Шарль произносит слова, которым старательно обучает его пятилетняя девочка: корова, курица, помидор, - и, пока я еду обратно, в животе у меня бурчит от голода.

На часах ровно пять. Я встречаюсь с Эмилем в условленном месте, которое Жак указал на карте города, и передаю ему сверток. Кроме бомб Шарль положил туда еще две гранаты. Эмиль принимает это совершенно спокойно; мне хочется сказать ему: "Пока, до вечера" - но я молчу, скорее всего, из суеверия.

– Сигаретки не найдется? - спрашивает он.

– А ты разве куришь?

– Нет, это чтобы поджечь фитиль.

Порывшись в карманах, я достаю и протягиваю ему смятую пачку "Голуаз". В ней осталось две сигареты. Эмиль прощается со мной и исчезает за углом.

Настала ночь, а с нею пришел мелкий дождичек. Мокрая мостовая жирно поблескивает. Эмиль спокоен - бомбы Шарля еще никогда не подводили. Взрывное устройство очень простое: тридцатисантиметровый отрезок чугунной трубы, тайком отпиленной от водостока и крепко забитый пробками с обоих концов; в одной из пробок отверстие для фитиля, погруженного в аблонит. Они подложат эти бомбы к дверям ресторана, затем швырнут в окно гранаты, и те, кому удастся выбежать, попадут в фейерверк Шарля.

Сегодня вечером акцию проводят трое - Жак, Эмиль и новичок, он должен обеспечить им отход; у него в кармане заряженный револьвер, из которого он будет стрелять вверх, если сбегутся прохожие, и горизонтально, если за ребятами погонятся нацисты. А вот и улица, где пройдет операция. Окна ресторана, в котором вражеские офицеры устроили пирушку, ярко светятся. Дело будет серьезное - их там не меньше тридцати.

Тридцать офицеров - это сколько же орденских планок на зеленых армейских шинелях, висящих в раздевалке! Эмиль проходит по улице, первый раз минуя застекленную дверь ресторана. Он лишь чуточку поворачивает голову в ту сторону, - не дай бог, засекут. И вдруг замечает внутри официантку. Нужно придумать, как оградить ее от опасности, но в первую очередь необходимо нейтрализовать двоих полицейских на входе. Жак внезапно хватает одного из них за горло, тащит в проулок и приказывает: вали отсюда! Перепуганный полицейский тотчас исчезает. Второй, которым занялся Эмиль, сопротивляется. Эмиль сбивает с него кепи и лупит по голове рукояткой револьвера. Бездыханного полицейского оттаскивают в темный угол. Позже он очнется с окровавленным лицом и страшной головной болью. Остается девушка, обслуживающая офицеров в зале. Жак растерян. Эмиль предлагает стукнуть в окно, чтобы удалить ее из зала, но это рискованно. Она может поднять тревогу. Конечно, последствия будут катастрофические, но ведь ты помнишь, что я тебе говорил? Мы не убивали невиновных, даже тех, кто творил зло по глупости: значит, надо ее спасти, хоть она и подает нацистским офицерам еду, которой нам так не хватает.