Как бы ей, наконец, угодить,

И собою ее заполняю,

Чтоб от вредности освободить.

Я шепчу ей мышиные сказки,

Чтоб она разразилась — мур-мур.

Ты закроешь когда-нибудь глазки?

Ты не спал уже — сколько там? Jour…

Ирина закрыла тетрадку, положила на место, вошла в кухню и присела на табуретку. У нее ослабели ноги. Ей не нужно было пользоваться своими аномальными способностями, чтобы прочесть суть между строк. Ей все рассказало растревоженное сердце, материнская интуиция. Она не уловила негативной информации в возникшем образе человека, которому посвящены стихи. Наоборот, воображение выдало достаточно светлый и чистый рисунок. Хороший мальчик из благополучной семьи. Этот образ кошки, охраняющей его сон… И что-то в нем есть особенное. Возможно, его талант, звезда яркого будущего. Но в нем нет ответа. Он не любит ее дочь так, как любит его она. Он может сделать ее несчастной! Ирина так сильно сжала руки, что у нее онемели пальцы. Вот он, ее страх, подступает к ней все ближе, сейчас схватит за горло. Она боится, что за ее грехи будет наказана не она сама. Платить придется дочери. Милой, невинной, самой прекрасной девочке на свете. Ирина раздвинула занавески на окне. Там, на подоконнике, стояла маленькая икона Богоматери. Ирина встала на колени и взмолилась:

— Сделай так, чтобы Женя не знала страданий! Пошли мне любые испытания и муки. Я все вынесу. Или не вынесу. Это неважно. Только пусть доченьку беды обходят стороной.

Покоя больше не было. Она переставляла какие-то вещи, они мешали, лезли под руку. Ирина открыла сумку и достала фотографию своей недавней посетительницы Ивановой. За бледным изображением женщины Ирина вдруг увидела тонкие детские ноги, по которым текла кровь, крупные мужские руки, которые вертели ребенка, как куклу, огромный обнаженный член. И услышала тоненький безнадежный плач. Так плачут дети, которые знают, что им не помогут. «Сука бестолковая!» — вырвалась хрипло у Ирины. Кровь горячей волной хлынула в ее мозг.

Галина Петровна сидела за швейной машинкой на своей фабрике и рассказывала подругам, какие мошенницы все эти гадалки. Столько денег берут, а все врут. «Ну, откуда она знает, что у меня дома делается, правда?» Вдруг мысль ее оборвалась, выражение лица резко изменилось. «Ой, — сказала она. — Мне нужно домой бежать. Скажите бригадиру, что мне позвонили: дочка заболела». Она собралась за минуту и умчалась, а подруги с недоумением смотрели ей вслед.

В тот же вечер по адресу Галины Петровны Ивановой приехали машины милиции и «Скорой помощи». В маленькой, залитой кровью комнате сидела на стуле худая женщина с пустыми глазами и смотрела на труп мужчины у своих ног. Эксперты насчитали на теле убитого десять ножевых ударов, нанесенных в жизненно важные точки.

— Вот нож, — протянула руку женщина. — Я убила мужа.

В углу сжалась в комочек маленькая девочка. Когда на мать надели наручники и повели к двери, девочка закричала: «Не трогайте ее. Она меня спасла. Он был плохой!»

Врач «Скорой» подошел к ребенку, осмотрел ушибы, кровоподтеки, царапины и, вздохнув, погладил по голове.

— Ты сейчас с нами поедешь, в больницу. Полечишься немножко, а там и мама вернется. Они разберутся. Не бойся и не плачь.

* * *

Игорь сидел в больничном коридоре и задыхался. Ему казалась тесной собственная разношенная водолазка, давили на сознание решетки на окнах, мучил удушливый запах то ли препаратов, то ли дезинфекции. Он вообще считал, что в больнице у него обостряется обоняние. Он где-то читал, что у всех тяжелых заболеваний, в том числе и психических, есть свой запах. Ученые даже обучили собак распознавать по запаху болезни на ранних стадиях. Может, в Игоре пропадает ценный собачий дар? Может, ему предложить себя науке? Должно же быть для него какое-то применение в этой жизни. Что ж он сидит здесь как дурак рядом с удрученной, измученной Катей и слов человеческих найти не может. Он притянул жену к себе за плечи и с тоской вдохнул родной запах волос, нежной тонкой шеи. Вот она даже в таких чудовищных условиях пахнет, как всегда — чистотой и свежестью. Но она не смотрит на него так, как смотрела прежде — открыто, уверенно, честно. Она смотрит искоса, отводит взгляд, когда замечает, что он это видит. Есть ли в ней еще та ужасная ненависть, агрессия по отношению к нему, которая стала кошмаром последнего времени? Прошла ли ее обида на него? Наверное, нет. Конечно же, он виноват перед ней. Бывал грубым, несдержанным, даже жестоким. Но он вел себя как мог, в ситуации, которая и в страшном сне ему не снилась.

— Катенька, съешь ложечку икры, пока я здесь, — попросил он ее. — А то я поставлю в холодильник, а ты забудешь ее взять.

— Мне ничего не хочется, — ее лицо страдальчески морщится, но она тут же улыбается ему. — Да, конечно, дай мне икры. Как вкусно! Ты такой умница, что приносишь мне всю эту вкусноту. Ты не думай, я ем потом. Если самой лень сходить к холодильнику, я девочек прошу. Вон Танечка сидит, видишь? Ты ей улыбнись, пожалуйста. Она очень добрая девочка. Привязалась ко мне, как родная.

Игорь посмотрел в указанном направлении и встретился с таким зловещим взглядом на беспросветном лице, что у него мурашки поползли по спине. Конечно, может, это ему кажется, и здесь на самом деле полно милейших людей, но эта Танечка, как ему говорили, младенца пыталась в унитазе утопить! Как родная! «Господи, — сказал он про себя, — я случайно не в чистилище? У нас тут не репетиция Судного дня?» Но Тане он улыбнулся со всем радушием и обаянием, на какие был способен. И заслужил понимающий, благодарный взгляд Кати.

— Здесь очень тяжело всем, — сказала она, сжав его ладонь. — Ты молодец, что часто приходишь.

— Прощаться! — зычно завопила здоровенная краснощекая медсестра Рая, которая всегда подмигивала Игорю как сообщница. Как будто лишь благодаря ей он может обнять собственную жену. Катя крепко прижалась к нему, расставаясь, Игорю пришлось со страшной болью отрывать ее от сердца, чтобы оставить тут одну.

На улице кто-то мелодично посвистел у него над ухом. Он удивленно оглянулся и увидел Алену.

— Последний раз меня подзывала свистом девочка в пятом классе.

— Хорошая была девочка?

— Хорошо свистела.

— Вечная опасность для женщины. Сделает что-нибудь слишком хорошо, мужчина только это и запомнит. Кто, почему, в связи с чем — это становится ненужными деталями. Я Дину привозила к профессору Таркову. Домой она поехала на такси. Вот я и решила тебя подождать. Заходить не стала, чтобы вам с Катей не мешать. Подвезти?

— Только если тебе нечего делать или нужно в наши края.

— Допустим, и то и другое.

* * *

Дина проснулась среди ночи оттого, что в мозгу ворочалась какая-то неуклюжая, но важная мысль. Она долго смотрела в темноту, затем зажгла бра над кроватью, выпила стакан минеральной воды, мысленно прокрутила события прошедшего дня. Вспомнила! Во время свидания с Катей она сидела в комнате для встреч, и с нее не сводила светлых безмятежных глаз маленькая старушка, завернутая в желтое одеяло. Когда Дина намазала Кате бутерброд черной икрой и налила кофе со сливками из термоса, старушка сбросила одеяло и предстала перед ними в больничной рубашке и каких-то подштанниках. Дина не успела вздрогнуть, как бабуля лихо села на шпагат, затем, вскочив с цирковой легкостью, встала на голову.