Кляйн не ответил.

– Без монетки? Не желаете выразить мнение?

– Я бы хотел уйти, – ответил Кляйн.

– Ну разумеется, – сказал Борхерт. – И вы уйдете. Да будет сегодня день милосердия, не правосудия. Возможно, если вам повезет, вы даже выберетесь за ворота, пройдете мимо охраны навстречу так называемой свободе внешнего мира.

Кляйн повернулся к двери.

– Но, с другой стороны, – услышал он из-за спины, – несомненно, милосердие до́лжно сочетать с правосудием, мистер Кляйн. Я прав? Возможно, вы все-таки оставите нам что-нибудь, чтобы мы о вас помнили.

Кляйн замер на месте. Потом, не оборачиваясь, медленно потянулся к ручке.

– На вашем месте я бы этого не делал, – сказал Борхерт. – Ненавижу стрелять в спину.

Кляйн остановился, повернулся к нему лицом:

– Чего вы хотите?

– Вы отлично знаете, чего я хочу, – ответил Борхерт, не сводя с него глаз. – Плоть за знание.

– Нет.

– Вы сказали охраннику, что пришли на ампутацию, – напомнил Борхерт. – На стойке лежит секач. Тот самый, которым вы расправились с моим пальцем. Ладонь увязла – всей руке пропасть. А иначе я вас застрелю. Честно, для меня никакой разницы, мистер Кляйн. Вы уже осуществили свое предназначение. Технически вы больше не нужны.

Кляйн медленно двинулся к противоположной стене комнаты. Борхерт наблюдал, как он идет, и толкался ногой в пол, поворачивая кресло.

Секач был на месте, вонзенный в разделочную доску.

– Вперед, мистер Кляйн. Берите за рукоятку и выдергивайте.

Он подчинился и спросил:

– Что мне не дает убить вас сейчас?

– А вы правда умеете метать ножи, мистер Кляйн? И где же такому учат? В каком-нибудь профессионально-техническом колледже? Вы сами-то представляете, что сможете в меня попасть, не говоря уже о том, чтобы от удара лезвие вошло в плоть? А если и так, полагаю, что смогу нажать на курок заблаговременно…

– Если оружие заряжено.

– Если оружие заряжено, – дружелюбно согласился Борхерт. – Выстрел привлечет внимание охранников и приведет к вашей смерти. Итак, мистер Кляйн, вы ставите на кон собственную жизнь ради возможности убить меня. Неужели вы действительно этого хотите? Нет? Тогда будьте хорошим мальчиком и отрежьте себе руку.

* * *

Кляйн включил конфорку на стойке, подождал, когда она нагреется. Секач казался достаточно острым, но Кляйн понимал, что пробить кость будет непросто. Если сразу попасть в сустав, возможно, это не будет иметь значения, хотя не стоит забывать, что он будет рубить левой; хватит ли ему сил, чтобы прорубить всю руку до конца за один удар?

Кляйн примерил нож к изгибу локтя, обнаружил, что лезвие охватывает почти всю длину руки. Бить придется точно.

В воображении детектива секач уже быстро опускался, впивался в кожу, мясо и кость. Кляйна захлестнет боль, он пошатнется, но, перед тем как упасть, нужно не забыть прижечь обрубок руки горелкой, чтобы не истечь кровью насмерть. А потом если он еще будет стоять на ногах, то сумеет проковылять из комнаты вниз по лестнице и в конце концов прочь из поселения, где – с трудом, в горячке, в мучениях – выберется обратно в одинокий и жуткий мир.

И это, осознал он, еще самый успешный исход. По всей вероятности, на самом деле будет куда хуже. Лезвие попадет неудачно, придется рубить второй раз. Он сомлеет и свалится раньше, чем прижжет рану, и на полу истечет кровью. У ворот его поймают охранники и убьют. Или того хуже – все пройдет удачно, рука сразу отвалится, но Борхерт скажет с улыбкой: «Очень хорошо, мистер Кляйн. Но зачем останавливаться на достигнутом? Что бы нам отрубить дальше?»

Он высоко поднял секач. Вся будущая жизнь ждала только его, Кляйна. Осталось лишь опустить нож, чтобы ее начать.

Второй раз был куда хуже первого: он знал, что почувствует, к тому же локоть толще запястья. И все же он справился, левой рукой, несмотря на нацеленный ему в голову пистолет Борхерта. Сперва аккуратно наложил повязку на верхнюю часть руки, а потом ударил секачом, прорубив до конца с первой попытки, а потом приложил культю к конфорке. Та зашипела и задымилась, зрение начало подводить. Он тряхнул головой, сделал два шага к Борхерту, а потом рухнул.

Потом все стало сложнее. Он пришел в себя и обнаружил, что Борхерт присел рядом с ним, все еще не отводя пистолет и радостно ухмыляясь.

– И что бы, – сказал он с блеском в глазах, – нам отрубить дальше?

Кляйн изо всех сил ударил его по шее, и тот упал навзничь, хватая ртом воздух. Кляйн заполз на него, успев воткнуть большой палец за спусковой крючок. Навалился всем весом, медленно пробираясь по телу Борхерта, пока тот сжимал спусковой крючок, пытаясь оторвать противнику палец. Спустя миг Кляйн лбом раскроил Борхерту нос.

Еще через пару ударов Борхерт потерял сознание, и Кляйн сумел отвоевать у него пистолет. Потом забил в рот сектанта пояс от его собственного халата. Кляйн мягко похлопал Борхерта по щекам, сев ему на грудь, пока тот не открыл глаза.

«Я отлично себя чувствую, – все это время пытался убедить себя Кляйн, хотя казалось, находился где-то вдали от собственного тела. – Никогда не чувствовал себя лучше». Отрубленная рука даже не болела. Он отрешенно задумался, как скоро умрет от шока.

– Привет, Борхерт, – сказал он, когда у того сфокусировался взгляд, а потом стал душить противника одной рукой. Ухватиться было трудно, и еще труднее удержать. В какой-то момент голова закружилась, и Кляйн испугался, что отключится. Но потом ощущение прошло, а Борхерт к тому времени казался практически мертвым.

А потом все стало еще сложнее.

I

Свет, потом тьма, потом опять свет. Что-то давило в щеку. На него и мимо него неслись звуки – может быть, машины. Вкус железа на языке, а потом рот заполнила кровь, пришлось с трудом прокашляться, чтобы дышать. Но рот снова медленно наполнился кровью. Кляйн явно умирал от кровотечения. Он медленно дышал, потом кашлял алым, потом опять дышал, все медленнее и медленнее. Через какое-то время он перестал что-либо слышать, а вокруг сгустилась тьма. Он все равно старался дышать.

Когда же перестал, то открыл глаза. Кляйн лежал на больничной койке, от капельницы к его руке шли трубки. Он подумал, что надо встать, но когда попытался, ему в глаз словно по рукоять вонзили нож. И он бросил все попытки.

Так что Кляйн просто лежал – сперва глядел на ширму, скрывающую остальное помещение, потом на флуоресцентные лампы над головой. Когда закрыл глаза, свет остался, скопился под веками, резкий и четкий.