— Боюсь, что мои матримониальные планы на ваш счет сейчас отошли на второй план, граф. Мне нужно с вами поговорить. Впрочем, я начинаю думать, что беседу стоит отложить ввиду вашего состояния…

— А что с ним не так? С моим состоянием? — Он выпрямился, приосанился. — Я чувствую себя просто ве-ли-ко-леп-но! Давайте, леди, задавайте ваши вопросы.

— С чего вы взяли, что я буду задавать вопросы? — Я почему-то насторожилась.

— Ваши коллеги — задавали, — граф поднял руку и показательно загнул палец. — Полиция — задавала. Владельцы клуба — задавали… эти хоть выпивку дармовую предоставили… а вы чем хуже? Ничем не хуже! Во многих отношениях даже лучше! Особенно… — Он неопределенно покрутил пальцем в воздухе, указывая мне то ли на лицо, то ли на грудь, и тут же руку уронил. А затем жестко потер ладонями собственное лицо, будто пытался взбодриться. — Так что валяйте. Ну? Я вам даже помогу. Да.

— Что — да? — Я уже начала думать, что мне действительно стоит выбрать другого собеседника, чтобы поговорить о случившемся, но просто встать и уйти что-то мешало.

— Да, я был той ночью в клубе. Да, я был с Арчи.

Сказав это, граф потянулся к бутылке, но я его опередила. Решительно перехватив горлышко, отставила в сторону и посмотрела мужчине в глаза.

— Почему вы пьете, Трей? Что вы знаете?

Грайнем внезапно громко хохотнул и хлопнул в ладоши.

— Что я знаю? Я много чего знаю, прекрасная леди. Как вам это, например, — Арчи был обречен. Он задолжал огромную сумму очень опасным людям. Таким людям, которым все равно, кого резать, если не получается вытрясти долг, — рабочего или виконта. Он все рассказал мне в тот вечер. Все. Он пил, как я сейчас пью, и рассказывал. Про долг. Про то, как вы с вашим герцогом его подставили и оставили без возможности этот долг вернуть. Так что, если бы не Живодер, через день-другой его все равно нашли бы мертвым.

Граф вдруг навалился всем телом на стол, приближаясь ко мне, и я невольно поморщилась от стойкого коньячного духа, окутавшего всю его фигуру.

— А пью я, прекрасная леди, потому, что мог дважды спасти ему жизнь. Он просил у меня денег. А я не дал. Ясно вам? Отказал. Арчи разозлился и ушел. И напоролся на вашего маньяка. А если бы дал, то он остался бы в клубе и, вполне возможно, с ним бы разминулся. Он вернул бы долг тем людям. И был бы жив.

У меня на языке вертелось «нашли по кому скорбеть», но я усилием воли это замечание удержала при себе. Если уж даже меня кольнуло подобие чувства вины, когда я узнала о смерти этого подонка, то что уж говорить о графе, который признался, что Арчи был чуть ли не единственным его другом. Пусть паршивым. Но единственным.

Остро захотелось как-то поддержать, сказать что-то ободряющее. Но на ум не приходило ничего толкового. Все мысли сводились к тому, что Арчи получки то, что заслужил, и страдать по этому поводу смысла нет. Поэтому я отстранилась от эмоций и задала вопрос, который интересовал меня больше всего:

— Скажите, Арчи жаловался на здоровье?

Граф недоуменно сморгнул, мотнул головой.

— Это вы о том, как герцог высказал ему свое неодобрение?

— В том числе.

— Ну это, уж простите, у него на роже было… нарисовано. На лекаря-то у него денег не было. А что, Живодер нынче жертв по разбитому носу выбирает?

Я вздернула бровь.

— Даже если и так — вам какое дело?

— Да ни малейшего… — Граф откинулся на спинку кресла. — Верните коньяк.

— Я еще не закончила.

На всякий случай я взяла в заложники еще и рюмку.

— Я так понимаю, Арчи открыто упоминал обо мне и герцоге в разговоре с вами. Кто еще мог это слышать?

— Без паники, прекрасная леди, мы были одни. Вашей репутации ничего не угрожает. — На его лице вдруг возникло новое, озаренное выражение, вкупе с пьяным взглядом смотрящееся несколько жутковато. — Или вы не о том беспокоитесь? Постойте-ка… а Живодер ли… а уж не герцог ли?..

— Замолчите, — прошипела я, разозлившись. — Кьер не имеет к смерти этого идиота ни малейшего отношения. И если вы попробуете распускать подобные слухи…

— Боюсь-боюсь, — Грайнем вскинул руки в защитном жесте. — Не переживайте, прекрасная леди, я буду молчать! Но только при одном условии!

— Каком еще условии?

Вот уж верно, скажи мне, кто твой друг, и я скажу; кто ты! Решил тоже встать на шаткую дорожку шантажа?!

— Коньяк верните, — невозмутимо отчеканил граф.

Помедлив мгновение, я передвинула бутылку обратно. В конце концов, какое мне дело до того, как проводит свое время какой-то там граф.

— Ехали бы вы лучше домой и отоспались, — все же произнесла я.

— О, вы так заботливы! Я непременно последую вашему совету. Завтра. Или послезавтра. Или на будущей неделе.

Он протянул руку за рюмкой, которая по-прежнему стояла возле меня.

— Вы уверены, что Арчи больше ни на что не жаловался, кроме своего бедственного финансового положения?

— Более чем.

— И вас никто не слышал?

— Никто.

— И у него точно не было лечащего врача?

Грайнем пожал плечами.

— Насколько мне известно. В крайнем случае вы всегда можете спросить их семейного целителя.

Я вздохнула и вернула рюмку владельцу, после чего поднялась.

— Вы зря так убиваетесь, Трей. Ваши деньги не спасли бы Арчи, а только отсрочили неизбежное. Если бы его не убил Живодер и не тронули бы те страшные люди, он все равно влез бы в новые смертельные долги или отдал Богу душу под опиумом. Его было уже не спасти.

Граф промолчал. Только опрокинул в себя очередную рюмку коньяка.

Советом Грайнема я все же воспользовалась и, выяснив, кто врачевал благородное семейство, нанесла ему визит. Однако никакой пользы не извлекла. Целитель сообщил, что последний раз он видел виконта пару лет назад. А на вопрос, мог ли Арчи обратиться к другому врачу, только надменно поджал губы и сказал, что виконт имел на это полное право, но ни малейшего смысла в этом не было, ибо уважаемый доктор занимал свой пост при графской семье уже более двадцати лет.

Сильно расстроиться по поводу очередного тупика в расследовании я не успела. Буквально на следующий же день мне пришло письмо от профессора Блайнта, и вот оно-то обещало, что теперь дело наверняка сдвинется с места.

Первый и единственный ученик господина Стэнли, изобретателя печати, Альберт Дин был жив. В течение пятнадцати лет после открытия печати он числился одним из самых известных артефакторов страны, сам воспитал множество мастеров печати, преподавал, а потом… потом запечатал собственный дар, покинул должность в университете и ушел на покой в возрасте пятидесяти лет. Вместе с профессором Блайнтом работает один из учеников Дина, он-то и поведал, что бывший учитель пребывает в добром здравии, несмотря на достаточно солидный уже возраст.