страдая от недосыпания. Зато сапоги он сегодня надел старые, растоптанные, предполагая, что вновь придется много ходить. А спасительную трость он еще вчера вернул приятелю. — Кхе-м… Который из них?

Троица различалась не только внешним видом, но и способами торговли. Долговязый молодой брюнет с горбатым носом, выдающим уроженца кавказских гор, и жесткой щеткой усов, держал на плечах коромысло со спиленными концами. С него свисали на тонких бечевках шелковые мешочки разных цветов. Как только покупатель спрашивал мускатный орех или гвоздику, горец безошибочно ухватывал один из мешочков и отсыпал нужного товару. Кроме того, на коромысле болтались какие-то шишковатые колбаски, от которых долговяз постоянно отгонял мух. Время от времени он начинал выкрикивать непонятные слова: «Чурчхела сладкая! По-кахетински, по-имеретински… Ай, пальцы оближешь!» Но такие призывы только отпугивали людей, даже детишки, всегда падкие на сладости, не спешили лакомиться чуч… черх… Вот, и не выговоришь даже. Тогда кавказец замолкал ненадолго, но забывался и снова начинал зычно выкрикивать: «по-мегрельски, по-лечхумски…»

Сосед его торговал молча. Средних лет рыжий кудряш с золотой серьгой в ухе, сидел на перевернутом ведре. Сбоку стоял складной столик, плетеный из ивняка. На нем громоздились вперемешку плетеные же туески, и выдолбленные деревянные плошки, накрытые тканью. Торговец улыбался женщинам любого возраста — от юных служанок до седых старух. А когда покупатель выбирал нужную специю, ловко скидывал с пальца наперсток и отмерял им нужное количество перца, а то и шафрана. Как успел разглядеть Митя, таких наперстков у него было шесть, только указательный и большой пальцы оставались свободными.

— Заметь, в чем хитрость, — наставлял почтмейстера Мармеладов. — На мизинцах у рыжего самые маленькие наперстки, но именно ими он отвешивает наиболее дорогие специи. Хитер, мошенник!

Третий торговец — невзрачный сгорбленный старичок с черной бородой, — носил на шее объемистый ящик, на манер коробейников. На него сыщик и указал своей тростью.

— Этот? — удивился Ершов. — Но почему? Что в нем такого особенного?

Ничего особенного в торговце не было. Серый сюртук, неприметный на вид. Черная борода чуть серебрится сединой. На левом запястье браслет из кожаных ремешков с блестящим полумесяцем. Даже издали видно, что это не золото, обычная латунь. Туфли — бесспорно выдающиеся, с загнутыми носами, но даже они никак не объясняют выбора Мармеладова.

— Из всех троих этот менее всего похож на описание, надиктованное свидетелями. Обычно, когда хотят отвести подозрение, выбирают полную свою противоположность. Каков был Дубровский? Молодой высокий блондин с чистым лицом. Кавказец молодой и высокий, да не блондин, к тому же усат. Рыжий тоже частично подходит под описание. Он бреется и, судя по роже, тот еще разбойник. Но в остальном не похож. А сгорбленный старик — это тот на кого мы бы вообще не подумали. Стало быть, он и есть Мехмет-бей.

— Как-то все это… Неубедительно! — продолжал сомневаться кавалергард. — Сплошные допущения, а не доказательства.

Наутро к адъютанту вернулся прежний апломб. То ли успехи в любовных баталиях, а может похвала начальства, — за доклад спозаранку, в котором он приписал себе большую часть заслуг Мармеладова, — окрылили юношу. Впору было бы парить гордым орлом, однако кавалергард имел внутреннее родство совсем с другой птицей: сейчас он снова ходил индюком, раздуваясь от важности.

— Желаете доказательств? Извольте, — сыщик заметил перемену в поведении Ершова и улыбнулся. — Вы смотрите на старика-торговца не меньше, чем я. Скажите, что самое интересное в его ящике? Только не оборачивайтесь резко, а то ненужное внимание привлечете.

Платон наморщил лоб, силясь припомнить.

— Ящик как ящик. Обыкновенный, обтянут кожей.

— А заметили ли вы, что внутри он разделен на ячейки? — спросил Мармеладов.

Адъютант бросил беглый взгляд на коробейника. Кивнул.

— И наверняка обнаружили, как и я, что в каждую ячейку втиснуты свертки, сделанные в виде конуса, с защипом на конце…

Ершов снова присмотрелся к торговцу и опять подтвердил правоту сыщика.

— Стало быть, вы увидели, что бумага, из которой сделаны свертки, плотная и слегка желтоватая…

В этот раз кавалергард разглядывал товар старика не меньше минуты. Потом, все еще не понимая Мармеладова, грубовато спросил:

— И?..

— Совсем такая же бумага, как в письме, которое похититель отправил обер-полицмейстеру.

Ершов ахнул и побледнел.

— Достаточно ли вам этого доказательства? — без тени злорадства поинтересовался Мармеладов. — А впрочем, есть и еще одно. Я приехал сюда первым рейсом конки, попутно побеседовал с кондуктором, кучером и, что важнее всего, с форейтором Ерёмкой. Именно он вспомнил, как некий прохожий угостил лошадку сахаром, почесал за ухом и пошел себе дальше. А через минуту Бурка стала взбрыкивать и ржать. Так вот, на прохожего Еремей смотрел мельком, опознать вряд ли сможет. Но запомнил накрепко, что у того была длинная черная борода.

«Ощипал индюка, выпотрошил и в суп бросил!» — одобрительно подумал Митя.

Кавалергард вспыхнул, но ответ сдержал. Было заметно, что осерчал на сыщика, который прилюдно выставил его в глупом свете, хотя еще больше злился на себя. Развернулся на каблуках и молча двинулся прочь. Мармеладов удержал его за плечо, шепнул несколько слов и направился в противоположную сторону. Там толстяк в кафтане цвета гороховой каши ловко вырезал из деревянных чурбачков головы различных зверей. Одни только головы, но так натурально, что покупали их охотно. На большой колоде, поставленной вместо стола, раззявил пасть в беззвучном реве медведь, а вот лось — раскидистые рога, пожалуй, с ладонь. Мастер отбросил последнюю стружку и положил рядом с ними ушастого зайчишку.

— Маа-ам, купи-и-и! — захныкала девочка, уцепившись за юбку миловидной дамы лет двадцати пяти.

— Да на что тебе? — отмахнулась та.

— А я платьице сошью, соломой набью и будет куколка, — маленькая рукодельница захлопала в ладоши от предвкушения. — Маа-ам, ну купи-и за-ай-ку-у-у!

Дети точно знают, какую ноту нужно выскуливать протяжно, чтобы это раздражало взрослых до крайности, но при этом, одновременно вызывало жалость и желание потрафить капризу. Мать выдержала несколько секунд, но после дрогнула. Торг с толстяком проходил быстро и без особых неожиданностей:

— Семь копеек? Не многовато ли просишь?

— Да в самый раз.

— Продай за пятак.

— Может и вовсе за так?! Два алтына.

— Ладно, получи.

Мастер смахнул монетки в карман фартука и протянул девочке зайца. Та схватила игрушку