Жаль, я не написал ей, что она может рассказывать мне обо всем. Что я понимаю, у всех свои проблемы, и они нам всегда кажутся большими, какими бы маленькими ни казались другим. И что я могу взять эти большие проблемы на себя, взвалить на свою спину. Я выдержу. Я получаю великолепно сбалансированное медикаментозное лечение. Она может писать обо всем, лишь бы продолжала писать.

Я не прошел и пары шагов по Ботаническому саду, как снова полил пот, а затем накатил страх. Как когда, напившись, думаешь: может, меня все-таки не вырвет, я ведь столько не выпил… и тут начинаются судороги в животе, и рот наполняется.

Снова в квартире брата. Плохо помню, как дошел. Мокрый насквозь, будто внутри включили душ и вода просочилась наружу. Чувствую тяжелый запах сигарилл в гостиной. О нет, не сегодня, сегодня никаких гостей. Я избираю форму самолечения, не рекомендованную ни в одном учебнике медицины. Открываю бар моего братца и начинаю с водки. Прямо в лживую глотку. Хорошо. Я наполняю тело водкой, пусть до пяток достанет. Затем «Бейлис», еще «Бейлис». Мне становится хорошо, я сижу на полу в кухне и смеюсь. Смеюсь и смеюсь, а ликер течет по подбородку. Затем начинаю сердиться, становлюсь таким злым парнем. Кричу на себя.

И снова кричу. Не надо со мной так разговаривать. Я становлюсь быком, который охотится на тореадора. Через гостиную в кухню, через кухонный стол, обратно к бару. Джим Бим, Джонни Уокер, Джек Дэниэлс. Все мои старые друзья.

Еще Бейлис

Хайленд крим

Очень питательно

Я лежал на полу в гостиной, когда меня разбудил звонок в дверь. На мне все еще костюм моего старшего братца, не знаю, когда я отключился. В глазке видно двоих полицейских: должно быть, ночью я сильно шумел. Оставив их звонить, я бегу в ванную. Смачиваю волосы, провожу по ним расческой, роюсь в шкафчике, нахожу пузырек с глазными каплями, такая голубая жидкость, должна снять красноту. Трудно попасть, я чуть не опрокидываюсь назад. Затем пару раз брызгаю в рот ополаскивателем, который стоит рядом. У него странный привкус спирта, прочитав надпись, я понимаю, что это жидкость для протирки очков, наверняка для его дизайнерских темных очков. Ну и ладно, если бы я знал о нем вчера, наверняка ночью опустошил бы и эту бутылочку. Нахожу коробочку с мятными пастилками и засовываю в рот такое количество, что на глаза наворачиваются слезы. В дверь всё звонят. Я застегиваю пиджак, прикрывая пятна на рубашке, смотрю в зеркало: причесан аккуратно, следов похмелья практически не наблюдается. Выхожу, открываю представителям власти.

Старший из полицейских, мужчина лет пятидесяти с небольшим, с аккуратно подстриженной бородкой и усами, показывает мне значок. Он собирается заговорить, но я его опережаю:

— Хорошо, что вы пришли. Я как раз собирался вам звонить.

Полицейский смотрит на меня с непониманием. Почесывает подбородок.

— А что, вам соседи позвонили? Должно быть, дикий шум…

Я улыбаюсь, я полгода упражнялся в умении быть нормальным.

Он по-прежнему выглядит непонимающим. Затем откашливается и вынимает из нагрудного кармана униформы блокнотик.

— Вы, верно, пришли по поводу Януса.

— Да…

Полицейский листает блокнот, находит нужную страницу.

— К нам поступил сигнал от молодой женщины. Янус появился у нее вчера после обеда, ей показалось, он вел себя угрожающе.

— Да… Похоже на него.

— А в каких вы отношениях с…

— Он мой брат… Я вообще-то был уверен, что вы пришли из-за шума.

— Я правильно понимаю, что он здесь живет?

— Да, или, скорее, жил, он наверняка теперь нескоро вернется. Он не настолько глуп.

— Позволите войти?

— Да-да, конечно.

Старший полицейский слегка кивает молодому коллеге, тот остается на площадке. Старший проходит за мной в прихожую.

— Я оставил его на один вечер. Один дурацкий вечер…

— Извините, у вас есть удостоверение личности?

— Нет, к сожалению. Он все забрал: полис, паспорт, «Мастеркард».

— Может быть, у вас есть «Данкорт»?[2]

— Нет, ее он тоже забрал. Я сам ему оставил.

— Это же документ…

— Да, я знаю, что карточку нельзя передавать другим лицам. Но его только выписали, у него не было денег, и я подумал, он, может, хоть пиццу себе купит. Я, разумеется, заблокировал карту, утром, когда вернулся.

Я открываю дверь в гостиную. Квартира выглядит уже не так, как пару дней назад. Полицейский осматривается, его взгляд на секунду задерживается на клюшке для гольфа, торчащей из разбитого стеклянного столика. Он смотрит на меня:

— Это все он натворил?

— А вы что думаете? Не сам же я, черт возьми, разнес свою квартиру.

— Нет-нет… конечно нет…

— Извините. Я еще в себя не пришел. Утром вернулся домой — а тут такое.

— Так это все случилось ночью?

— Да. Я ночевал у своей девушки. Мы с Янусом не слишком ладим, и я подумал, что будет неплохо… а когда вернулся утром… Сами видите, что он наделал.

Полицейский спускается в гостиную. Смотрит, куда наступает.

— Мне, естественно, придется везде переклеить обои. Похоже на кровь, но с тем же успехом может оказаться испражнениями.

Полицейский обходит гостиную, делая пометки в блокноте.

— И он совершенно загадил диван. Можно выкинуть. Думаю, запах уже не выветрится.

Я веду его наверх, в кухню.

— Женщина, с которой мы говорили, считает, что он сбежал из какого-то заведения.

— Нет, его выписали. Бог знает почему. Он же больной. На самом деле больной.

Полицейский протягивает руку, чтобы потрогать соковыжималку. Но тут же убирает.

— Да, похоже на сперму, а? Но вы, наверное, на вашей работе всякого навидались.

Хотя он вовремя отдернул руку, но все же задумчиво вытирает пальцы о брюки.

— У вас есть фотография брата?

— К сожалению, нет, он не любит фотографироваться. Это как с индейцами: он боится, что фотоаппарат заберет его душу. Однажды он сломал руку нашей бабушке: она хотела сфотографировать его у рождественской елки.

Он снова спускается в гостиную, переступает через стул от Арне Якобсена, ножки которого раскорячились в разные стороны, как у паука. Записывает еще что-то в своем блокнотике.

— Думаете, он опасен?

— Не то чтобы опасен… Если исключить приступы, вроде вчерашнего, то в принципе он не буйный. Но если исходить из того, что он загнан в угол… Если он почувствует угрозу, то…