— А, понятненько, — выдохнул Матвей, опрокинув затем в себя рюмку водки, которую закусил маринованным белым грибом.

— Хули тебе понятно? — не унимался поп. — Ты в суть-то вникни, Матфейка. Никто, блядь, не хочет в суть вникать. Кругом одни фарисеи ебучие! Спросишь такого: веруешь? Он без раздумий ответит: верую, конечно! А стоит его ногтиком ковырнуть, и поймешь, что верует он только в свою квартиру и дачу, в машину и в паек, блядь, коммунарский. А истинная-то вера в чем?

Ни Паша, ни Матвей ответа на этот вопрос не знали.

— Я вам скажу, в чем вера! — отец Лаврентий снова наполнил свою стопку. — Вера — не в голове, она в сердце. Ежели кто меня спросит, готов ли я за веру, за державу нашу со скалы головою вниз, что я ему отвечу?

— Всегда готов? — предположил Пашка.

— Да не важно, блядь, что я отвечу. Слова — поебень никчемная, только дела важны. Ежели Святейший Двуглав велит, не только в пропасть сигану, а и младенца сброшу. Да хоть сто младенцев безгрешных, хоть тысячу. Коли веруешь, вопросов не задаешь. Вера — это вам, пиздюки, не то, что знание. Знание — оно тут, в голове. А истинная вера — она в душе, сука, в сердце. Она везде. Она важней всего. Важней и знаний, и чувств, блядь, и желаний.

Шустрые официантки подали супницу с борщом, шалаш из шашлыков на шампуре и блюдо с дымящимся пловом. Поп с оживлением принялся уминать харчи союзных народов, но его словоохотливость от этого не утихла.

— Возьмем хотя бы священную жертву, — пробубнил он с набитым ртом. — Для кого она совершается? Для общества? Хуй там! Для Святейшего Двуглава? Тоже нет. Ты, когда себе палец отсекаешь, или ухо, или другую какую часть тела, ты для кого это делаешь? Да для себя самого! Ежели раньше сомневался в своей вере, то теперь все сомнения вместе с отсеченною частью уйдут. А была б возможность, я и сердце бы свое вырвал, как святой Максим. Вот она вера, братья. А все остальное — хуйня!

Когда трапеза завершилась, священник подозвал широкобедрую мулатку с гербом Кубинской союзной республики на лобке (алая звезда в обрамлении вязанок сахарного тростника) и потребовал сигару. Закурив, откинулся на спинку стула и произнес:

— А теперь о делах, товарищи. Во вторник брательник твой, Матфей, хочет концепцию будущего фильма обсудить. Сценарий от тебя, разумеется, никто пока не ждет, но общее направление набросай. И мальца своего захвати, — указал он на Пашку сигарой. — Ну что, ребятушки, вкусно вам было?

— Очень вкусно, — в один голос подтвердили ребятушки.

— Тогда можно и в баньку.

В баньке отец Лаврентий поимел двух официанток и шалаву, переместившуюся в парную из-за соседнего столика. Паша неожиданно для себя присунул мулатке с необъятной задницей, а Матвей предпочел в этом веселье не участвовать, наблюдая за происходящим со стороны. Помимо прочего он успел заметить, что на левой груди священника вытатуирован лик Сталина, на правой — профиль Ленина, а спина его иссечена длинными шрамами.

После бани поп отправился подремать в одну из комнат отдыха, а его водитель доставил гостей в гостиницу. В «Колхозной» они оказались уже под вечер. Матвей уточнил у администратора, не звонил ли ему кто-нибудь — оказалось, что нет. На звездофоне пропущенных звонков тоже не было.

На ужин они в тот день не пошли. Паша устроился на диване с «Литературной газетой» и вскоре задремал, а Матвей пошел прогуляться. Он добрел до Храма Святого Иосифа, возле которого, судя по надписям на транспарантах, проходил молодежный молебен с бесплатным кагором, блинами и танцами. Со сцены вещал юный священник с бороденкой, похожей на крысиный хвост — ему приходилось перекрикивать музыку, несущуюся из динамиков, и что он там лопотал, разобрать было невозможно. Судя по всему, молебен шел к завершению. Молодежь, представленная парой тысяч здоровых лбов, разделилась на группы по интересам. Одни стояли в очереди к цистерне с кагором, другие толкались у места выдачи блинов, третьи переминались под сценой, не обращая внимания на болтовню юного священника. Довольно многочисленная группа граждан валялась на газонах в состоянии, близком к беспамятству. Вступив в лужу блевотины, Матвей решил, что прогулку пора заканчивать и побрел обратно в гостиницу.

Баррикада позвонила на следующий день, в субботу.

Когда Паша проснулся, Матвея в номере уже не было. На столе лежала записка, из которой Паша узнал, что его старший товарищ отправился на встречу с Баррикадой, а после обеда они все вместе поедут туда, куда собирались вчера (речь, разумеется, шла о заводе «Красный богатырь», который Мэт из соображений конспирации в записке не упомянул). Рядом с запиской лежала стопочка десятирублевок, снятых вчера с карточки. На красноватых купюрах были размещены профили Ленина и Сталина, развернутые друг к другу, а между ними — лицо Троцкого в анфас, нанесенное водяными знаками.

Этим утром Паша чувствовал себя паскудно — из-за выпитой вчера водки, из-за того, чем он занимался в бане, а также из-за того, что побег из Сталинбурга вновь откладывался. Завтракать в гостиничном буфете у него не было желания, поэтому он, приняв душ и одевшись, побрел на поиски какого-нибудь кафе поблизости. Единственное заведение, обнаруженное им в двадцати минутах ходьбы от гостиницы носило название «Сталинбургер» — это была сетевая тошниловка с пластиковыми столами и стульями, запахом прогорклого масла и разбросанными по полу салфетками. Паша без аппетита съел сендвич с тушенкой под названием «Завтрак туриста», запил его дерьмовым кофе, судя по вкусу забодяженным из цикория и поспешно покинул заведение.

Когда он, стоя перед входом «Сталинбургера», раздумывал, куда отправиться дальше, до него донесся негромкий мужской голос.

— Молодой человек! Да, да, я к вам обращаюсь.

Обернувшись, Паша заметил в узком переулке справа от закусочной неприметную фигуру в черном, выглядывавшую из-за мусорных баков. На глаза незнакомца была надвинута широкополая черная шляпа, а нижнюю половину лица скрывала густая темная борода.

— Вам помочь?

— Это я могу вам помочь, — ответил незнакомец. — Идите сюда.

Такое начало разговора не предвещало ничего хорошего. Последнее, чего хотелось сейчас Паше — это следовать за странным типом, похожим на маньяка, в мрачную подворотню. Поэтому он, сделав вид, что вспомнил о важной встрече, лишь кивнул мужику в шляпе и уже собирался было пойти прочь, как услышал:

— Вы ведь не местный, правда?

— Да, я из… Чехословакии.

— На самом деле — нет.

— Что вы имеете в виду?

— Здесь говорить опасно. Идите за мной.

Паша нырнул в переулок, где воняло еще сильнее, чем в «Сталинбургере». Незнакомец припустил быстрым шагом, и парень еле поспевал за ним. Петляя, они двигались по узким подворотням, избегая открытых пространств. От любых вопросов Пашин спутник лишь отмахивался, обещая рассказать все, как только они доберутся до нужного места.