И тогда Наталья Кирилловна надумала женить сына на молодой красавице и стала присматривать будущую невестку среди лучших столичных невест.

Венчание Петра Алексеевича и Евдокии Федоровны

После раздумий, впрочем непродолжительных, ибо время не ждало, она решила остановить свой выбор на двадцатилетней московской дворянке Евдокии Лопухиной, девушке красивой, доброй и нежной, из хорошей семьи, давно связавшей судьбы своих сородичей с военной и гражданской государственной службой.

А теперь автору представляется целесообразным подробно поведать о семье будущей московской царицы, о ее детстве и юности, предложив вашему вниманию собственный исторический рассказ «Венценосная страдалица». Рассказ этот будет разбит на части, первую из которых автор поместит в этом очерке, а последующие три – в других, соответствующих хронологической канве повествования.

Пусть не смущает вас, уважаемые читатели, то обстоятельство, что в первой части рассказа речь пойдет о персонажах, которые вроде бы не играли значительных ролей в истории России. Нет, играли, да еще какие важные! Однако об этом вы узнаете позже.

Сейчас же позвольте начать историю, в которой сплелись в один тугой, неразрывный клубок, как это не раз случалось в истории многострадальной России, любовь, беспредельная жертвенность, невероятная жестокость и полнейшая самоотверженность ради спасения любимой. Началась она при царе Алексее Михайловиче, а закончилась спустя полвека, при его внучке царице Анне Ивановне.

Ее пролог произошел в местах, хорошо известных каждому москвичу, – в полуверсте от Кремля, между улицей Солянкой и женским Ивановским монастырем. Именно там во второй половине XVII века стоял дом дворян Лопухиных. Его окна глядели на улицу, а позади ветвился густой старый сад. За ним широкой полосой лежал огород, а в конце двора, у красной кирпичной стены монастыря, теснились холопьи избы, баня, тележный сарай, коровник, овчарня и птичник. Конюшня же и «чистая», господская, баня стояли неподалеку от барского дома.

В этой усадьбе жила семья Иллариона Абрамовича Лопухина, служившего сначала царю Алексею Михайловичу, а после смерти государя его детям: правительнице Софье Алексеевне и ее братьям – Ивану и Петру. Было Софье, когда заняла она трон, 24 года, Ивану шел 16-й год, а Петру не было и 10. К несчастью, Иван «бысть скорбен главою и поврежден во членах» и поэтому правительнице соперником не был. Однако, соблюдая приличия, Софья велела Ивану иметь собственный царский двор, в то время как Петр находился при своей матери, вдовствующей царице Наталье Кирилловне, в девичестве Нарышкиной.

Рядом с Лопухиными жили в такой же усадьбе их друзья Глебовы, служившие при дворе царя Ивана. Лет за триста до описываемого времени обе семьи имели общего предка и поэтому считали себя хоть и дальними, но все же родственниками. Отношения между Лопухиными и Глебовыми всегда были дружественными, и это взаимное расположение переходило от одного поколения к другому, от старших к младшим, и поэтому и дети их с малолетства бегали то в одной усадьбе, то в другой и только в годы отрочества вдруг с горечью узнавали, что мальчики и дальше могут водиться друг с другом, а девочкам надлежит отныне сидеть дома, в тереме.

В 1670 году в обеих семьях почти одновременно родились дети – в доме Иллариона Лопухина появилась девочка, в доме Богдана Глебова – мальчик. Детей крестили в церкви Рождества Богородицы, что на Кулишках. Девочку звали Евдокией, мальчика – Стефаном (в Святцах было имя Стефан, которое в просторечии произносили «Степан», так же как Симеон был Семеном, Сергий – Сергеем и т. п.). На крестинах друг у друга соседи были гостями и внимательно слушали отца Зосиму, крестившего и Авдотьюшку и Степушку. Батюшка рассказал, что означают данные младенцам имена.

– Евдокия, – говорил Зосима, – по-гречески означает «благоволение», Стефан же – «венец». Про Евдокию говорят, что часто бывает она пылкою и ласковою, а вот Стефан отличается необычайною выносливостью, как говорится, двужильностью, а опасаться ему следует одного… – Тут чуть подвыпивший отец Зосима застенчиво улыбнулся и добавил: – Может сей венец утонуть в любви.

Когда Дуся и Степа подросли, то часто бегали в саду, который не был разделен ни стеною, ни плетнем, забирались в глухие тенистые уголки и подолгу играли то вдвоем, то вместе с другими своими сверстниками.

А однажды летом, когда было им по семь лет, оказались они в самой глухой чащобе, возле давно осыпавшейся ямы, где, как рассказывали, много лет назад жила монахиня-отшельница, и вдруг, забоявшись невесть чего, крепко ухватились за руки и прижались друг к другу. Потом испуганно поглядели один другому в глаза и запомнили, как потом оказалось, навсегда: он – ее голубые, широко распахнутые очи и чуть приоткрытый алый ротик, а она – его серые глаза, в которых увидала не испуг, а недетскую решимость отвести от нее любую беду: будь то зверь, будь то лихой человек или же даже нечистая сила.

Но кончилось детство, и разлучили их, потому что в годы, отрочества не полагалось им быть рядом, а надлежало мальчикам начинать учиться чтению, письму, арифметике, а девочкам, поселясь в светелке, называвшейся также теремом, готовиться к замужеству.

Девочек учили вышивке и шитью и совсем немного чтению и письму. Дуся читала «Псалтирь» и «Молитвослов», «Жития святых» и «Домострой», редко выходила из светелки, да и то непременно в сопровождении строгой наставницы, живя всю юность почти как монастырская послушница.

А как сравнялось ей 14 лет, домашние стали говорить, что вот-вот должна совершиться свадьба восемнадцатилетнего царя Ивана и двадцатилетней боярышни Прасковьи Федоровны Салтыковой.

Все придворные жили интересами царской семьи и следили за событиями, происходившими в ней, так же внимательно, как и за собственными домашними делами. Невольно и слуги, и взрослые дети, особенно подрастающие девочки, без пяти минут невесты, жадно ловили каждое слово о любовных историях, происходивших в царских хоромах.

Евдокия уже кое-что знала о большой царской семье, где после смерти царя Алексея Михайловича осталась его вторая жена – вдовствующая царица Наталья Кирилловна, в девичестве Нарышкина, с сыном Петром и дочерью Натальей, да еще шесть дочерей и два сына от первой его жены – покойницы Марии Ильиничны Милославской.

Знала она и то, что не было секретом ни для кого в Москве: вдовствующая царица люто ненавидела всех Милославских, а те платили ей той же монетой. Самой опасной для Натальи Кирилловны была старшая дочь покойного царя – правительница Софья Алексеевна, бывшая всего шестью годами младше своей мачехи.

Софья хотела во что бы то ни стало сохранить трон за собой или своим братом Иваном. Но он, как вы уже знаете, был болен, и Софья решила женить брата, дождаться от его жены наследника, который, даст Бог, будет здоров и станет законным претендентом на московский трон.

Невеста была старого и знатного рода, за который горой стояли многие знаменитые фамилии. Только в Думе боярами сидели шестеро Салтыковых.

В начале января 1684 года состоялась царская свадьба, но шел год за годом, а Прасковья Федоровна все не беременела. Потом она рассказывала: «При царе Иване пучило у меня живот с год, и я чаяла себя весь год брюхатой, да так и изошло». Да и как могла она забеременеть? Жила царица с мужем «розно»: спали они в разных покоях и в «мыльню», т. е. в баню, вопреки обычаю, ходили тоже «розно». И все же в конце 1688 года для всего государева двора стало известно, что царица Прасковья забеременела: однако ж Бог весть от кого. Говорили об этом и в доме Лопухиных. Услыхала о случившемся и Евдокия, которой тогда шел уже девятнадцатый год.