— Напрасно, сэр, напрасно! — крикнул Крэбтриз. Он был очень пьян и, чтобы не упасть, держался за Люмиса.

— План Фарриша предусматривает непроизводительный расход боеприпасов. Так вот — я звоню в штаб корпусной артиллерии, вызываю генерала Дора. А генерал Дор — мой старый приятель, мы знакомы домами. Он зовет меня Кларенс, а я его Чарли. Вот я и говорю ему: «Послушай, Чарли, друг дорогой, — Фарриш придумал сногсшибательный трюк, он хочет в честь Четвертого июля устроить грандиозный фейерверк — дать сорок восемь залпов из сорока восьми орудий. Кто бы мог подумать. Фарриш — и вдруг расшибается в лепешку во славу звездного знамени и все такое…» Вы бы послушали, что сделалось с Дором! «Что? — говорит. — А Фарриш знает, сколько на это пойдет снарядов? И сколько времени требуется, чтобы доставить боеприпасы через Ламанш?» Разбушевался, не приведи бог… Итак, разрешите сообщить вам, мисс Уоллес, и вам, джентльмены, что разговор состоялся в девять часов вечера и что, по моим расчетам, генерал Фарриш уже отказался от своего намерения.

Уиллоуби сел. Он был чрезвычайно доволен собой. Девчонка смотрит на него с восторгом. А какие у нее красивые глаза! Она понимает жизнь — умеет ценить ум и силу.

Иетс пытался быть беспристрастным, но хмель мешал ему рассуждать здраво. Неужели ход истории зависит от таких закулисных махинаций? В колледже ему внушали, что есть люди, мысль которых охватывает широчайшие человеческие массы, мощные общественные движения, и которые используют свое влияние, свою силу, имея в виду общее благо. Но в жизни он встречал только таких людей, как Уиллоуби, которые плели свои мелкие интриги в узком, ограниченном мирке. Иетсу стало страшно: сегодня Уиллоуби убил листовку, завтра он может убить его, Иетса.

Карен действительно восхищалась Уиллоуби: было что-то поистине безмерное в этом грошовом интриганстве.

— Итак, вы считаете, майор, — сказала она, — что между войной и… скажем, миром очень маленькая разница? Мне кажется, вы забываете о том, что во время войны в гораздо большей степени, чем в мирное время, от любого принятого решения зависят человеческие жизни.

— Это разница только в степени, а не по существу.

— Не согласен! — резко сказал Иетс. — Из-за войны моя жизнь зависит от вас!

— Плотц считает, что это подлость, но весьма остроумная, — засмеялся Крерар.

Люмис, до которого только сейчас дошел смысл сообщения Уиллоуби, рассыпался в похвалах по адресу майора.

— Изумительно! — восклицал он, — изумительно! — Потом добавил с завистью: — Конечно, если имеешь связи…

Уиллоуби, восстановив свой престиж, повел решительную атаку на Карен.

Еще минута, и он сядет ей на колени, подумал Иетс. Почему она не прогонит его? Может быть, она ничего не имеет против… Во всяком случае, глядеть на это не особенно приятно. И вообще хватит торчать здесь. Иетс встал и направился к двери.

Кто-то загораживал выход.

Человек, стоявший в дверях, походил на видение горячечного бреда: бледное лицо, оскаленный рот, разорванный ворот рубашки.

Иетс узнал Торпа.

— Господи! — Иетс бросился к солдату, думая, что тот сейчас упадет. Но Торп не упал. Он овладел собой, вошел в комнату и заговорил, сдерживая волнение.

— Я не могу уснуть, Простите, пожалуйста, но я не могу уснуть.

Карен налила вина в бокал и подошла к Торпу. Жаль, что здесь нет Бинга, подумала она. Бинг сумел бы успокоить своего друга.

Торп, казалось, не видел Карен, стоявшую перед ним с бокалом в руке.

— Не могу уснуть! — крикнул он, словно взывая о помощи.

— Ничего, ничего, Торп, успокойтесь! — сказал Иетс.

— Нет ли у кого каких-нибудь пилюль? — спросил Люмис.

Торп не замечал ни окружающих, ни вызванного им переполоха.

— Почему вы не можете уснуть? — спросила Карен.

Не глядя на нее, Торп сказал неожиданно бесстрастным голосом:

— Уж очень тихо. А они лезут отовсюду!

— Кто лезет? — спросил Уиллоуби. — Что за чепуха!

Блуждающий взгляд Торпа остановился на Иетсе.

— Вы честный человек, — сказал он все тем же ровным, бесстрастным голосом. — Ведь это и вас касается. Разве вы не видите, что мы проигрываем войну? Мы каждый день терпим поражение. Фашисты лезут отовсюду. Я не болен, лейтенант, уверяю вас, я не болен. Я вижу, своими глазами вижу, как они подбираются к нам. Вот здесь, в этой комнате, в замке, в армии, дома…

Иетс почувствовал, что все офицеры смотрят уже не на Торпа, а на него.

— Он воевал в Северной Африке, — сказала Карен.

— Это все бомбежка, — сказал Крэбтриз. — Есть люди, которые ее просто не выносят.

— Но он ведь жалуется, что слишком тихо, — заместил Крерар.

Торп поднял руку.

— Молчать! Что толку выигрывать сражения, если мы проигрываем войну? Наш флаг — да это же всего-навсего пестрая тряпка. Разве не так, лейтенант? Скажите!

У Иетса словно язык отнялся. Он не вслушивался в слова Торпа и не вполне понимал, что происходит в душе солдата. Он только видел, что тот совсем измучился и глубоко несчастлив. Однако Иетс отлично знал, что офицерская пирушка — не место для нервного припадка.

— Это ваш подчиненный, Иетс? — сказал Уиллоуби. — Будьте любезны, уведите его отсюда.

Торп, погруженный в свои мысли, все же понял смысл приказа Уиллоуби.

— Не надо! — закричал он. — Не гоните меня, лейтенант! Скажите мне — прав я или не прав? — Не дожидаясь ответа, он заговорил, понизив голос, словно хотел быть услышанным одним только Иетсом: — Некуда будет уйти! Куда вы уйдете? Будет только всепоглощающий мрак, черный, густой, удушливый…

Иетс сказал нерешительно:

— Не бойтесь, я вас не брошу одного.

Люмис подошел к двери и крикнул:

— Разводящий!

Торп сделал еще шаг к Иетсу:

— Пока не поздно, уйдемте куда-нибудь, — вы и я, и все честные люди, которых мы сумеем найти.

— Выпейте! — Карен снова протянула бокал.

Торп, видимо, узнал, ее.

— Вы от газеты, я знаю, знаю… Пожалуйста, подождите минутку. Я сделаю заявление, которое поразит всех. Но сейчас, простите, у меня неотложное дело.

Он схватил Иетса за рукав.

— Вам скажут, что со мной что-то неладно, потому что я всех их вижу насквозь. Я знаю, чего они хотят. Но вы им не поверите, лейтенант? Обещайте мне, что не поверите!

— Обещаю.

Иетс испытывал мучительную тревогу. Сбивчивые, страстные слова Торпа, в которых звучал и бред помешанного, и страх, и намеки на многое, что Иетс смутно ощущал, но во что никогда не дерзал вдуматься, потрясли его до глубины души. Он не желал иметь ничего общего ни с безумием Торпа, ни с его фантазиями и в то же время чувствовал, что ему уже не отделаться от них, что Торп выжег на нем клеймо, о котором не забудут ни он сам, ни другие офицеры.