Дело было в воскресенье, рабочие с женами и детьми прохаживались возле завода, на Южной Стороне. Светило солнце, и все было тихо и мирно, словно это не забастовка, а праздник. Вдруг, откуда ни возьмись со всех сторон налетели полицейские и давай избивать рабочих дубинками, а некоторые так даже стреляли.

Тони все это видел. Сам он не бастовал, он не работал на том заводе, а был наборщик, как я. Но он врезался в толпу, обхватил своими ручищами первого попавшегося полицейского и оторвал его от женщины, на которую тот замахнулся. А потом принялся за остальных. Он расшвыривал их, точно… как его?… Поль Бэниан; и там, где он стоял, людей не теснили.

Тогда в него стали стрелять. Я навестил его в больнице. У него лицо было круглое, румяное, а теперь осунулось — и ни кровинки в нем. «Кашель душит, — говорит он мне, — а кашлять не могу, очень больно…» Вот до чего мучился, даже кашлять не мог. Я спросил его: «Тони, — говорю, — чего ради ты ввязался в драку? Большую глупость ты сделал».

Тони долго молчал. А потом говорит: «Саркис, — он звал меня по имени, — Саркис, я сделал правильно».

«Ну, конечно, — говорю, — ты сделал правильное», — это чтоб он не волновался.

«Нет, — говорит, — ты не понимаешь. Если люди, у которых есть оружие, бьют людей, у которых его нет, бьют женщин и детей, — это неправильно. И я думаю так: когда это случается где-нибудь, значит, это может случиться повсюду. И раз это случилось с бастующими на Южной Стороне, значит, случилось и со мной. И я не жалею о том, что сделал. Нисколько не жалею. Когда ты видишь сорную траву, ты ее вырываешь с корнем. Иначе она заглушит все поле. Если ты увидишь сорную траву, Саркис, — говорит он мне, — а ты не раз ее увидишь…» — и тут он закашлялся.

Мысль Бинга работала с лихорадочной быстротой. Голосом, который, казалось, исходил не от него, он повторил: «Если это случилось где-нибудь, это случилось со мной…» Вот-вот, это то самое!

— А что потом было с Тони? — спросил Торп.

Толачьян разжал руки.

— Умер.

Карен Уоллес искала Бинга. Когда она подошла к нему, он немного смутился и поспешил представить ей Торпа, — Толачьян уже ушел к себе, в деревню Валер.

— Это Престон Торп, — сказал Бинг. — Он воевал в Северной Африке.

Торп почувствовал на себе любопытный взгляд Карен.

— Брось ты эту Северную Африку! — отмахнулся он. — Я хочу забыть про нее. Я хочу…

Бинг расслышал страх в голосе Торпа и понял свою ошибку. Карен тоже заметила волнение Торпа и переменила разговор.

— Ну как листовка? — спросила она Бинга. — Я ничего не выудила ни у Уиллоуби, ни у других офицеров.

Она хотела знать все: точку зрения, с какой Бинг думает подойти к вопросу, форму, в которую собирается облечь свои мысли, доводы, которые, по его мнению, должны убедить немцев.

— Видите ли, мисс Уоллес, — ответил Бинг. — Если бы хоть кто-нибудь мог сказать мне точно и ясно, ради чего мы воюем, у меня было бы, за что зацепиться. — Он подтолкнул локтем Торпа, но Торп молчал. Он отвернулся от них и пристально вглядывался в чашечки водяных лилий, смутно белевших на черной воде.

— Я уже несколько часов, как опрашиваю всех, кто мне попадается… — продолжал Бинг.

— Может быть, начать с четырех свобод? — нерешительно предложила Карен. — Это как будто годится.

— Нет, это очень туманно. Спросите любого нашего солдата: воюет ли он за свободу слова, за свободу совести? Да еще за свободу слова и совести для других. И за свободу от нужды и страха — тоже для других? Нет, никогда немцы этому не поверят.

Торп вдруг резко повернулся.

— А флаг, — насмешливо сказал он. — А наши традиции?

— Ну, знаешь, — ответил Бинг. — Коли на то пошло, у немцев традиций гораздо больше, а уж флагов — и не счесть!

— А ну тебя! — сказал Торп. — Сам же просишь совета — и ни одного не принимаешь. Уж лучше флага, поверь мне, ты ничего не придумаешь. Спокойной ночи, мисс Уоллес! — И он торопливо ушел, тихонько посмеиваясь про себя.

— Что с ним? — спросила Карен.

— Не знаю. Я таким его еще не видел. Не пойти ли мне за ним? — Бинг нерешительно потоптался на месте. — Да нет, обойдется. Просто он устал от войны, да еще эта луна… Как вы провели день?

— Набиралась впечатлений.

— Воображаю. Ну и что вы скажете?

— Да я разговаривала только с начальством. Нелегко вам, должно быть, сержант Бинг. Хотя вы уж так привыкли, что раз начальство, значит, и разговаривать нечего.

— Пожалуй, что и так. Но, между нами, я частенько поступаю по-своему. Разница между хорошими и плохими офицерами в том, что хорошие не мешают вам поступать по-своему, а плохие вставляют палки в колеса.

— И вам это сходит с рук? — улыбнулась Карен.

— Да вот хотя бы… — Бинг замялся. Он не знал, хорошо ли это будет, если он расскажет ей про случай в Сен-Сюльпис.

— Ну, что же вы? Рассказывайте. Я умею слушать,

— Я хотел сказать про майора Уиллоуби. При всех своих недостатках, он хороший офицер. Когда мы вошли в Сен-Сюльпис, чтобы занять форт, у Уиллоуби хватило ума засесть в кафе и напиться, а проведение операции предоставить сержанту Клементсу и мне.

— Я слышала об этой истории. Расскажите поподробней. — В Карен проснулось профессиональное любопытство.

— Немцы были отрезаны в форте; их было много, несколько сот, точно мы не знали — сколько. Но нам было известно, что боеприпасов и продовольствия им хватит надолго. А генералы торопили — нужно было очистить дорогу на Шербур. Вероятно, Уиллоуби предложил им пустить в ход громкоговоритель; если хотите, я вам покажу машину, на которой он установлен. Она стоит у самого моста. Мы должны были выманить немцев из форта.

— А Уиллоуби засел в кафе?

Бинг засмеялся:

— Он, видимо, надеялся на нас… Ну, мы с Клементсом обсудили положение. Потом предъявили немцам ультиматум. Наш громкоговоритель сообщил им, что у нас достаточно пушек и танков, чтобы сравнять их форт с землей, и что мы даем им десять минут сроку, чтобы одуматься и выйти с поднятыми руками. Ровно десять минут. А потом — и в этом состоял главный фокус — мы стали отсчитывать минуты: девять минут осталось, восемь минут, семь… Немцы, должно быть, нервничали, но, поверьте, не так, как мы!

— И сколько же вы отсчитали?

— Когда оставалось три минуты, вышли первые немцы. Потом больше и больше — словно плотину прорвало. Казалось, им конца не будет. Они окружили нас. И вот вместо пушек и танков они увидели грузовик с громкоговорителем и один несчастный взвод военной полиции или того меньше. Положение их было глупое, но и наше не лучше. Лейтенант, командовавший взводом полиции, метался в поисках подкреплений. Немцы обозлились; они сказали, что мы их обманули, и если так, то они не желают сдаваться.