— Могу вам сообщить, мистер Крерар, — торжествующе начал Абрамеску, — что ваша позиция относительно листовки, задуманной генералом Фарришем, полностью совпадает с позицией полковника Девитта.

— Да что вы говорите?

— Он безоговорочно поддерживает вас.

— Есть извещение?

— Вот, пожалуйста. — Абрамеску протянул Крерару одну из копий.

Крерар вздохнул.

— Вам не кажется, что вы могли бы сделать это, когда я вошел в комнату? Ведь здесь же написано: «срочно»!

— Я видел, что вы не в настроении заниматься делами, — спокойно ответил Абрамеску.

Крерар поморщился. Он скомкал бумагу и бросил ее на пол. Абрамеску нагнулся, поднял ее и положил в корзину.

Накануне вечером, после того как Уиллоуби выдал тайну своей закулисной махинации, Крерар вдруг затосковал по такой силе, которая остановила бы всю эту недостойную игру и сделала бы так, чтобы люди были людьми, а не чинушами с мелкими душонками и мелкими стремлениями. Он даже готов был поддержать затею с листовкой, лишь бы осадить немного Уиллоуби и помешать его планам.

Крерар знал заранее, что Девитт наложит вето на листовку. Другое дело, если бы Девитт уже был здесь. Девитт — кадровый военный, но он с огоньком и при случае не побоялся бы поспорить с высшей инстанцией. Но поскольку Девитт сам представляет сейчас высшую инстанцию, то надеяться не на что.

Его мысли были прерваны окликом:

— Мистер Крерар!

— Да? — Крерар вздрогнул и так быстро вскочил, что у него слегка закружилась голова.

— Я хочу показать вам листовку. — Перед ним стоял Бинг и протягивал ему две испещренные помарками странички. — Это еще только черновик, но, мне кажется, это более или менее то, что нам нужно.

Крерар протер глаза, поморгал.

— Вы приложили перевод? Давайте.

Бинг следил за лицом Крерара, стараясь по движению бровей и полуулыбкам угадать, что тот думает. Эта листовка — не просто очередная работа, а нечто неизмеримо более важное. Если то, что он написал, произведет впечатление на Крерара, оторвет его от Уиллоуби, то выпуск листовки может все-таки состояться. А Бинг желал этого не ради себя, не ради шутки над историей, нет, ради других — Тони, Толачьяна, Торпа и ради Карен, Иетса… и даже Фарриша.

Крерар медленно читал:

«Да здравствует Четвертое июля!

Вы слышали залп наших пушек. Это голос Америки. Так говорит Америка Четвертого июля 1944 года.

Для нас Четвертое июля — священный день. Четвертого июля 1776 года родилось государство Соединенных Штатов Америки, — родилась нация свободных граждан, равных перед законом, твердо решивших самим управлять своей судьбой.

За наши права и свободы мы сражались в 1776 году. За наши права и свободы сражаемся мы и ныне. Ибо, где бы им ни грозила опасность, она грозит и нам. Где бы ни попиралось человеческое достоинство, попирается наше достоинство. Где бы люди ни страдали, где бы ни подвергались гонениям, страдаем и мы. И потому, что мы такая нация, мы переплыли океан, чтобы обуздать тирана, который хочет навязать свою волю целой стране, Европе, всему миру.

А вы, немцы, — во имя чего вы сражаетесь?

Вы сражаетесь только для того, чтобы затянуть уже проигранную войну, войну, которая, — если вы не остановите ее, — приведет вас к гибели.

Вы уже воюете пять лет. Миллионы ваших солдат погибли в России — и все-таки русские войска стоят на границах Германии. В Италии вы отдали три четверти страны, и ваше отступление продолжается. Здесь, на западе, нажим на ваш фронт усиливается с каждым днем. А ваши города и села рассыпаются прахом под ударами авиации союзников. Если вы хотите спасти себя, спасти Германию, — у вас только один путь.

Кончайте войну!»

— Покурим? — Крерар протянул Бингу портсигар. Он сложил листочки и передал их Абрамеску. — Перепечатайте в четырех экземплярах.

Абрамеску внимательно прочел текст.

— Как жаль, что это не будет опубликовано, — сказал он.

Чтобы скрыть волнение, Бинг закурил. Он подумал о Карен. Может быть, удастся уговорить ее, чтобы она пригрозила всем этим шкурникам разоблачением в печати? Конечно, существует военная цензура, но попытаться стоит.

— Весь вопрос в том, — сказал Крерар, — верите ли вы в это? И насколько сильна ваша вера?

— Да разве я стал бы писать, если бы… — Бинга удивило участие, прозвучавшее в тоне Крерара. — Мистер Крерар! Ведь это я все затеял! Был такой момент, когда все дело можно было сорвать. Лейтенант Иетс доложил, что нет возможности выпустить листовку к сроку, и, по-моему, генерал Фарриш готов был сдаться. Тут я и сказал, что успеть можно.

Крерар, поджав губы, посмотрел на Бинга.

И зачем это я выдал себя, подумал Бинг. Теперь он обозлится. Умно, нечего сказать! И кто меня тянул за язык?

— Все это звучит неплохо, — небрежно сказал Крерар. — Но я не могу судить о том, насколько такая листовка окажется убедительной, особенно для немцев. Я-то лично во все это не верю.

— Не верите?

— Послушайте, сержант Бинг, наша революция — это древняя история. Сегодня, если вы произнесете это слово, поднимется крик: «Красный!» Вы написали революционную листовку… Равенство перед законом! Вы знаете не хуже меня, что миллионы людей в Америке не имеют даже права голоса!… Самим управлять своей судьбой! Я кое-что знаю о том, кто управляет страной, — я сам работал в крупных концернах. И война ничего не изменила. Эта же порода людей хозяйничает в Европе, она же хозяйничает и в Германии. И не говорите мне о разнице в методах. В Америке мы еще не дошли до концентрационных лагерей и массового истребления национальных меньшинств. Но если люди, стоящие у власти, решат, что так нужно, все это у нас будет — и безотлагательно!

— Нет! — сказал Бинг. — Так не будет. Допустим, что я взялся за это, не подумав. Я не знал, на что иду. Я даже не знал, что буду писать. А потом я поговорил с солдатами. Есть негодяи: это готовые надзиратели для ваших будущих концлагерей. Но есть и другие, которые скажут: «Кем это вы собираетесь командовать? Что вы затеяли?» Я думаю, они даже будут бороться.

— Вы думаете, но вы не уверены, — сказал Крерар. — Помяните мое слово, если только фашизм восторжествует в Америке, то по сравнению с ним его германская разновидность покажется просто идиллией. Мне он не повредит, я скорее только выиграю от него. Но вам несдобровать, можете не сомневаться. Для вас эта война — что-то вроде крестового похода. Я помню, об этом даже говорилось в каком-то приказе. Мне нравится ваш идеализм, ваша простодушная вера. Сознаюсь, она даже вселяет в меня надежду. Но я склонен рассуждать трезво.

— Так вы находите, что листовка плохая?

— Листовка — отличная. Но это сплошное лицемерие.

— Я искренно верю в то, что написал, мистер Крерар.