– Да! – гордо ответил я.

– А! Тогда это всё объясняет.

И тут я понял, что он догадался о Мари-Жозе. Даже и пытаться не стоит что-то скрыть от моего уважаемого товарища.

– Надо попросить ее позаниматься с тобой параллельными переносами…

– Почему? Всё неправильно?

– Абсолютно. Но получилось смешно. Даже забавнее, чем на самом деле… Невидимая сторона… Это сильно!

Он сунул мне прямо под нос листок с моими каракулями.

– Прочти-ка мне еще раз свой вывод. Вот, здесь. А то мне кажется, что у меня галлюцинации…

– Читаю: «Вывод: точка J примерно посередине отрезка BD». Мне кажется, всё замечательно.

Хайсам покачал головой.

– Знай, что в математике не существует слова «примерно»… На, перепиши решение.

И тут я сказал то, чего говорить не следовало:

– А ты уверен в своем решении?

Мне показалось, что Земля перестала вращаться, а снеговик во дворе начал таять. Отец Хайсама выронил из рук шахматные фигурки, и оба они уставились на меня, как на какую-то забавную зверушку. Нарисовав в воздухе треугольник, турецкий отец моего египетского друга произнес ледяным тоном:

– То есть ты думаешь, что мы построили пирамиды, а какой-то дурацкий треугольник рисовать не умеем?

Я даже не знал, шутит ли он или действительно ждет ответа, но казалось, что отец уважаемого египтянина сейчас воспламенится изнутри. Мне стало очень плохо, и я приготовился к химической реакции.

– Пожалуйста, не злитесь, я пошутил, пошутил.

– Знай, что это очень дурная шутка. На, возьми кусочек лукума.

Он на несколько секунд задумался, а потом в полной тишине выдал:

– А ну к черту!

На этих словах мы с Хайсамом присоединились к нашему классу. Я помахал рукой Мари-Жозе и, как обычно, сел с ней рядом. Пока учитель отмечал отсутствующих, она меня спросила:

– Ты справился с задачкой?

– Да.

– Было не слишком сложно?

– Слишком, но я сделал всё что смог.

– Покажи.

Я колебался, но искушение оказалось слишком сильным, и я показал ей списанное у Хайсама решение.

– Молодец! Ты делаешь огромные успехи. Скоро я тебе и не понадоблюсь.

– Не говори так, может, ты мне только-только и начала надобиться.

Я покраснел как помидор: сперва из-за списанной задачки, а потом от собственных слов. Та самая стыдливость раненого зверя.

Обернувшись, я увидел в глубине класса моего уважаемого друга, который ласково мне улыбался, несмотря на все «невидимые стороны» и «примерно» моей жизни. И я подумал, что он похож на снеговика во дворе.

* * *

В конце перемены заверещал громкоговоритель, который объявил, что нас с Мари-Жозе вызывают в кабинет Счастливчика Люка. Мы подошли к его двери, и я постучал. Счастливчик Люк открыл и попросил присесть. Он вовсе не выглядел сердитым. У меня с ним давно уже не случалось никаких столкновений – господин Александр Дюма нас сблизил, так что мы переживали сейчас что-то вроде медового месяца…

– У нас проблема! – заговорил завуч.

– Из-за нас? – поинтересовалась Мари-Жозе.

Я старался вообще молчать, а то кто его знает.

– Из-за вас, да, но не по вашей вине. Я хочу сказать, не по вашей, мадемуазель. Виктор?

– Да, месье.

– Для начала я бы хотел, чтобы ты кое в чём поклялся…

– Да, в чём?

– Что ты не имеешь никакого отношения к снеговикам во дворе.

– А, ну здесь я клянусь чем угодно… памятью Александра Дюма, музыкой Иоганна Себастьяна Баха… Кстати, у меня алиби! Я не мог лепить снеговиков, я был с Хайсамом и его отцом, мы переигрывали Кюрасао 1962 года.

– Кюрасао 1962 года? Звучит как название алкогольного напитка.

Мари-Жозе нас перебила:

– Да нет же, это шахматный турнир. Его выиграл Петросян[30], специалист по позиционной игре и блокировке.

– Во-во, – добавил я, чтобы что-то добавить. – А снеговики-то здесь при чём?

Счастливчик Люк был сам на себя непохож. Казалось, он сильно сомневался, что перед ним – тот самый Виктор.

– М-м-м… при том, что во дворе стоят два снеговика. Точнее, снеговик и снегови́чка.

Он торжественным жестом отдернул занавеску. Действительно. Снеговик был не один, и морковка не оставляла никаких сомнений в его половой принадлежности. А кончиком этой морковки снеговик слегка касался зада снеговички.

– Очень красиво! – произнес я.

Счастливчик Люк снова задернул занавеску.

– Простите, – сказала Мари-Жозе, – но я не понимаю, как это касается нас.

– Всё-таки касается… у них на шеях висели таблички.

И он достал две картонки, на которых маркером было написано: «Виктор + Мари-Жозе».

У меня вырвалось:

– Вот придурки!

Мари-Жозе разразилась смехом.

– Виктор, ты знаешь, кто бы мог это сделать?

Была у меня одна идея, но я приберег ее для себя.

Мари-Жозе не могла перестать хохотать. Время от времени она успокаивалась, но потом всё начиналось снова – смех был сильнее нее.

– Ну вот, – сердито проворчал я, – теперь для всего коллежа мы женаты…

– Это просто ребячество, – успокоил Счастливчик Люк, – не обращай внимания. Но я обещаю, мы найдем виновника и сурово накажем.

– Я надеюсь. У меня тоже есть гордость. А если уж и на представителей администрации нельзя рассчитывать, то…

Счастливчик Люк заметно повеселел. Он проводил нас до двери, будто мы были какими-то важными посетителями. Мари-Жозе тут же убежала, чтобы успеть подготовить карточки к докладу по книге о Хелен Келлер. Мы со Счастливчиком Люком остались одни.

– Ну правда, – сказал я, – не пойму я эту девчонку, можно подумать, ее это не касается.

– Она с другой планеты… Знаешь, Мари-Жозе уже сейчас могла бы учиться в лицее, но она слишком мала и ее туда не взяли…

– А почему ее не отправили в специальную школу для таких же гениев, как она? – спросил я.

– Не знаю, мы как-то предлагали, ее родители даже согласились, но Мари-Жозе отказалась. Она хочет сдать экзамен и поступить в очень известную музыкальную школу.

– Наикрутейшую!

Мне показалось, он сейчас разразится хохотом. Ну всё, конец, завуч надо мной издевается.