– А что касается ходящих обо мне вздорных слухов, – продолжил Гренвилл, обнажив в улыбке ряд гнилых почерневших зубов, – то я не ем лепешек из цыплячьей крови. – Наблюдая за моей реакцией, он уставился на меня, словно ястреб на мышь, в которую собрался запустить когти. – Итак, до завтра. Половина четвертого вам подойдет?

Я нервно улыбнулась, пытаясь справиться с крутившимися в мозгу и не дававшими покоя вопросами. Убивал Гренвилл Дугласа Грина или нет? Если убивал, то какой у него был мотив? Каковы его отношения с дочерью? Не догадывался ли он, что Дэвисон взял себе вымышленное имя? Но самым мучительным и тревожным был вопрос: неужели его оккультизм действительно позволяет читать мысли?

– Я полагала, что это просто блеф, ума не приложу, как он угадал мои мысли, – посетовала я, когда мы с Дэвисоном возвращались на такси в отель.

– Байку о цыплячьих лепешках не раз печатали в газетах и повторяют все, кому не лень, – ответил Дэвисон, – неудивительно, что ваши мысли совпали.

Однако я не верила в совпадения. Конечно, всякие странности происходили то и дело – неожиданные встречи в нужный момент, нелогичная согласованность, необъяснимое сходство. Но во всем этом был определенный смысл. Может быть, дело в том, что некоторые люди способны видеть связи между разными явлениями, которых другие не замечают? Мама свято верила в существование особого духовного мира, подспудно влияющего на нашу жизнь. Она неоднократно намекала мне, что действия человека, которые, казалось бы, порождены его волей, характером или опытом, на самом деле могут предопределяться другими скрытыми от нас факторами. Скептикам ничего не стоило высмеять ее взгляды как досужие домыслы пожилой женщины. Но насколько предпочтительнее было утешаться мыслью, что за гробом тебя ждет встреча с душами дорогих людей, а не вечное небытие. После смерти мамы я чувствовала присутствие ее духа рядом. Может быть, я принимала желаемое за действительное? Возможно. Не могло ли это быть симптомом временного нервного расстройства или одним из явлений, о которых говорит модное ныне учение о бессознательном? Вполне могло. Как бы то ни было, я хотела верить, что любимая мама все еще рядом и руководит мной. Чего бы я ни отдала ради того, чтобы снова увидеть ее, коснуться! От прилива тоски по ней у меня покраснели глаза.

– День у вас выдался богатый на события, – мягко заметил Дэвисон. – Я думаю, вам надо отдохнуть.

– Да, я тоже так думаю. Тем более если я пойду вечером на обед, который дают в отеле Гай Тревельян и Хелен Харт. По всей вероятности, они хотят загладить таким образом свою вину перед Винниатами. – Я рассказала ему об инциденте с поливанием драгоценного блокнота Говарда Винниата красным вином. – Вам не случалось разговаривать с ним во время плавания?

– Нет, не помню такого.

– Он жуткий зануда, до невозможности напыщенный. Писатель – разумеется, из сонма «великих писателей», в который мне в жизни не пробиться.

Мы посмеялись над абсурдностью притязаний Винниата, и облако меланхолии, окутывавшее меня всего несколько минут назад, стало развеиваться.

– Вот болван! – сказал Дэвисон. – Кто будет читать его magnum opus[11], хотел бы я знать?

– Не скажите. Я уверена, когорта высоколобых критиков из кожи вон вылезет, разрабатывая новую теорию «нерафинированного реализма» – или как там он предпочтет назвать свой метод.

– Во всяком случае, вряд ли он сможет составить вам конкуренцию и переманить ваших читателей.

– Откровенно говоря, вряд ли у него вообще будут читатели, – сказала я. – Он не найдет людей, достойных этого.

По пути в отель мы успели также обсудить все события дня и откопанные в пещере находки, обменялись впечатлениями от знакомства с Гренвиллом и мнениями о судьбе Вайолет и Эдмунда Фоссе. Дэвисон решил выйти из машины у ворот парка и добраться до номера пешком.

– Ни к чему, чтобы о нас болтали, – сказал он.

– Точнее, чтобы еще больше не болтали, – поправила я его. – Вы не обратили внимания, как Гренвилл посмотрел на пятно на моем платье? Бог знает, что он подумал о нас.

– Ну, ложная информация такого рода всегда полезна, – сказал он и после паузы добавил: – Уна часто ходила со мной на званые обеды и прочие празднества. – В глазах Дэвисона промелькнула тоска, он отвернулся. Несомненно, мысль об Уне всегда будет преследовать его. – Всего хорошего, – произнес он.

– Я, конечно, не заменю ее, но мне надо покрутиться в обществе, – сказала я, чтобы подбодрить его. – Так что до завтра.

Мне вовсе не хотелось «крутиться в обществе», но я обещала миссис Брендел, что составлю ей компанию на сегодняшнем обеде. По возвращении в отель я успела принять ванну и переодеться, прежде чем Карло и Розалинда вернулись с прогулки. Они провели день в саду, где Розалинда играла с детьми, проживавшими в «Таоро».

– Ты ведь никогда не умрешь, да, Мишка? – произнесла моя дочь, взяв любимую игрушку и прижав ее к груди.

Я посмотрела на нее, нахмурившись.

– Откуда такие мысли? – спросила я.

– Да просто Реймонд, с которым я сегодня познакомилась, сказал, что в прошлом году у него умер брат.

– Наверное, Реймонд горюет по нему?

– Да нет, по-моему, он не так уж горевал. – Помолчав, она посмотрела на меня серьезным испытующим взглядом. – А ты тоже когда-нибудь умрешь? – спросила она.

– Да, милая, – ответила я, погладив ее по голове. – Все божьи создания должны умереть. Но я все равно буду любить тебя.

– Как же ты сможешь любить, если умрешь?

– Хороший вопрос, но, видишь ли, это зависит от веры.

– Как это?

– Ну, например, ты знаешь, что бабушка, моя мама, умерла в прошлом году.

– Да, и ты очень-очень горевала.

– Да, и горюю до сих пор. Но она осталась в моем сердце, а это самое главное.

Розалинда поморгала, прокручивая сказанное в юном мозгу.

– А ты видела когда-нибудь призраков? – спросила она.

– Ну, смотря что называть призраком.

– Реймонд сказал, что иногда видит призрак брата, который приходит ночью к нему в спальню.

– Это может быть игрой света, – сказала я. – Не беспокойся, бояться тут нечего.

– Слышишь, Мишка? Нам бояться нечего. – Розалинда побежала в другой конец комнаты, чтобы показать обожаемому плюшевому другу что-то на полу.

Но насколько я сама верила в то, что говорю? Как я поведу себя, если вдруг среди ночи мне явится привидение? Сойду с ума от страха? Или, если это будет, например, дух матери или отца, я порадуюсь встрече? Насколько проницаема граница между нашим миром и потусторонним? Подобным вопросам посвящались многие мои последние рассказы о привидениях – вроде того, который так нравился Гренвиллу.