Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И с трудом удержался, чтобы не сгрести ее в охапку и не прижать к себе — сильно, властно, прикусывая нежную кожу за ушком.
Он тряхнул головой, отгоняя навязчивое видение.
— За что тебя хотели утопить? — спросил.
Айрис прижала одеяло к груди и быстро огляделась. На бледном лице появилось выражение страха.
— Меня… потому что я побывала у Проклятых, была избрана проклятием, несла в себе скверну. А ты… ты тоже… один из них?
— У Проклятых? — Оллин задумался. — Я не понимаю, о чем ты.
— Они черны как ночь, и на голове костяной венец, — мрачно пояснила Айрис. — Я попалась им, но смогла бежать… теперь храмовники считают, что на мне скверна. От таких у нас избавляются.
— А, это ты про криссан, — догадался Оллин, — я тоже их видел. А почему они Проклятые?
— Нам так говорят, — и Айрис поежилась, закапываясь в одеяло поглубже.
— Но теперь ты умерла для всех.
И он все-таки не удержался, коснулся шрама на скуле, провел по нему пальцем. О ларх, как она пахла. И Оллин почти представил себе, как опрокинет на диван, отбросит в сторону ненужное одеяло и будет жадно и долго целовать ее совершенное тело, маленькую аккуратную грудь, плоский живот, опускаясь все ниже и ниже… Но вместо этого поднялся на ноги и обронил:
— Я дам тебе одежду.
— Я не знаю, кто ты, — почти прошептала она, — ты такой же, как Проклятые?
— Меня зовут Оллин. — Вышло хрипло. — Я модификант… и я понятия не имею, кто я такой и откуда взялся.
Честно сказал, ведь так оно и было.
Воцарилось молчание. Потом Айрис слабо улыбнулась.
— Дай мне одежду, пожалуйста.
Он молча поднялся, прошел к кладовой и вернулся к ней уже с комбинезоном. Глаза Айрис забавно округлились.
— О… это же… я не могу это надеть.
— Почему?
— Но это же… юбки нет… так нельзя, нет… — и осеклась.
Оллин механически пригладил волосы и спокойно сказал:
— У меня нет другой одежды. Тебе придется пользоваться этой, если, хм, ты не собираешься ходить здесь голая.
— Если я в этом вернусь домой…
Он хмыкнул. Что она говорит-то? Нет-нет, Айрис не может быть глупой. Просто она растеряна и не знает, как себя вести…
— Ты больше не вернешься туда, — заявил он. — Забыла, что с тобой сделали?
Айрис вздохнула, покачала горестно головой.
— Но… возможно, в соседнем городе… — и глубоко задумалась, хмуро теребя ткань комбинезона.
Оллину очень не понравилась эта задумчивость. И слова — очень важные слова — слетели с губ до того, как он осознал их значимость:
— Ты никуда не пойдешь. Ты останешься со мной.
Взгляд Айрис метнулся к нему. Взгляд раненой птицы. А Оллина окатило болью, словно ледяной водой, и последние капли собрались в вязкую лужицу где-то под сердцем.
— Нет, — прошептала Айрис, — нет, нет… умоляю, только не это.
— Почему? — Голос показался чужим.
Айрис вцепилась в комбинезон так, что побелели костяшки.
— Мне надо домой.
…— Они тебя убили. Тебя для них больше нет. А если объявишься, возможно, меня больше не окажется рядом.
— Мне надо домой, — упрямо повторила Айрис, — у меня…
— Ты никуда отсюда не уйдешь, — процедил Оллин.
По-хорошему следовало бы разобраться, почему она ведет себя так. Но он не понимал, отчего люди вообще ведут себя так или иначе.
У него совершенно не было возможности разбираться со всем этим. Единственным существом, с которым он общался, был силиконовый Аси, напичканный наносхемами. Но Аси всегда вел себя рационально, как и полагается ассистенту. И в данном случае для данной женщины рациональным и целесообразным решением было бы остаться. Да и он… как он может ее отпустить? Никак.
И поэтому, для закрепления эффекта, Оллин почти прорычал:
— Одевайся. Ты. Остаешься. Здесь.
— Нет!
Он не успел и глазом моргнуть, как одеяло взметнулось, и вот она уже стоит напротив, высокая, изящная, и темная ткань струится по телу, обрисовывая каждый его изгиб. А в глазах полыхает ярость, взращенная на глубокой и непонятной боли.
— Отпусти меня… Оллин. Отпусти! Ты же… ты хороший. А у меня там остался сын, маленький мальчик. Он прекраснее всех на свете, и каждый час вдали от него я умираю. Сжалься. Зачем я тебе? У тебя может быть сколько угодно других… женщин.
«Сын», — повторил он про себя.
Оказывается, у его женщины был ребенок от другого. Впрочем, что удивительного. Но все равно неприятно царапнуло по сердцу, как будто скальпелем ковырнули кожу. Оллин посмотрел на нее, невольно потянул носом — легкий цветочный аромат скользнул по нервам, окутывая, лишая способности мыслить здраво.
«Она не твоя, — хихикнул здравый смысл, — отпусти».
«Не могу. Не могу и не хочу».
«Отпусти», — молили широко распахнутые глаза Айрис.
«Возьми меня», — нашептывали ее пухлые, чуть приоткрытые губы.
Оллин резко отвернулся. Плевать на то, что где-то там у нее ребенок. Плевать на то, что у нее есть мужчина. В конце концов, все эти шрамы — откуда им взяться, если не от мужниной тяжелой руки?
— Одевайся, — процедил он, — ты останешься здесь.
И в этот миг все изменилось. Лицо Айрис исказилось гримасой, и она, хрипло вскрикнув, попросту бросилась на него. Одеяло упало, Оллин играючи увернулся от скрюченных пальцев с грязными, кое-где обломанными ногтями, перехватил ее за запястья.
— Отнусти-и-и-и! — дикий вопль, в котором так мало человеческого.
Резко завел ее руки за спину. Она пыталась пинаться ногами, зубы клацнули в миллиметре от щеки.
— Отпусти! Ненавижу-у-у!
Еще через мгновение Оллин бросил ее на диван лицом вниз, продолжая держать руки за спиной, придавил коленом спину. Айрис задрожала и обмякла. До него донеслись тихие беспомощные всхлипы. И Оллину снова было больно. Тягучими каплями боль перекатывалась в груди, под ребрами. Словно шарики ртути, и каждый шарик жжет и тянет, и заставляет морщиться…
Он наклонился и прошептал ей на ухо:
— Если надо будет, я тебя свяжу. Но ты никуда отсюда не уйдешь.
— Лучше бы ты дал мне утонуть, — прошептала она, с трудом поворачивая голову, — ты такой же, как и…
Все смешалось — боль, нежный будоражащий аромат неведомых цветов, раздражение оттого, что женщина вела себя совершенно неразумно. Мир вокруг, кают-компания — все подернулось зыбкой пеленой. И как-то отстраненно Оллин подумал о том, что прижимает к дивану совершенно обнаженную женщину, которую до умопомрачения хочет аватар, да и он сам, и которая, в общем-то, ничего не сможет сделать, пожелай он продолжить.