Места у нас были глухие, заповедные. Леса вокруг такие, что некоторые деревья и втроем не обнимешь.

И вот однажды мы с девчонками придумали, что страшные истории лучше всего слушать не на поляне, а в лесу, и было решено отправиться на разведку, чтобы найти укромное место, да к тому же старшие ребята рассказали, что неподалеку есть ручей, а если его перейти, пещера. При слове «пещера» раздался восторженный вздох, и мы стали собирать отряд добровольцев.

Выпало идти мне и Таньке Сорокиной, у Таньки было прозвище «Оторви и брось» – так ее мама называла, вот и прилепилось. Танька была старше меня года на два, высокая, голенастая, голова в коротких и мелких кудряшках, на курносом носу россыпь веснушек, а еще – она ничего не боялась.

– Пошли, – махнула она мне, – со мной не боись, не заблудимся.

Я поглядела в сторону леса, и мне отчего-то сразу вспомнились те страшные истории, которые я придумывала и рассказывала каждый вечер.

– Пошли, – бодро сказала я и вытерла вспотевшие от страха ладони о юбку.

Танька достала из кармана красную бечевку.

– Гляди, что я у воспиталок стащила. Будем метки на деревья привязывать.

– Ага, – сглотнула я, – будем.

И мы пошли. Никакой пещеры мы не нашли, а вот ручей был, да. Ручей и избушка. Вернее, изба. Стояла она к лесу задом, как и положено, поэтому уговаривать ее поворачиваться не пришлось.

Прошло уже довольно много времени с тех пор, как мы с Танькой ушли с нашей поляны, даже начинало темнеть, и я стала бояться, что мы с ней в темноте не увидим куски красной бечевки, которые Танька честно привязывала к стволам. Поэтому, когда я увидела избушку, то очень обрадовалась.

– Тань, давай зайдем, – предложила я, – дорогу спросим.

– Давай, – отозвалась она, – и попить заодно.

В наступивших сумерках мы не разобрали, что изба эта – крайняя в деревне, поэтому подошли к ней с опаской, ожидая увидеть пусть и добрую, но Бабу Ягу.

На шум и голоса к нам вышла маленькая и аккуратная старушка, всплеснула руками, запустила в избу.

– Вы откуда такие городские? – принялась она нас расспрашивать, быстро и ловко накрывая на стол.

Мы с Танькой наперебой принялись рассказывать и про санаторий, и про деток инвалидов, и про поиски пещеры. Старушка только головой качала, а сама все подкладывала нам в тарелки то огурец, то картофелину.

– Я-то уже два года, как одна живу, – пожаловалась она нам, – старик мой помер, дети разъехались, хорошо хоть сестра навещает, она недалеко живет, а так бы совсем говорить разучилась, – и старушка покачала головой.

Она встала, держась за поясницу, принесла нам кувшин с молоком, разлила по жестяным кружкам.

– Вы молочка-то попейте и спать потом. В темноте все равно дороги назад не найдете. А завтра я вас обратно отведу, больше не заблудитесь.

– Ой, и попадет нам завтра, – прошептала мне Танька.

– Попадет, – согласилась я, довольная, что не надо в темный лес возвращаться.

А спать нам совсем не хотелось. Мы сидели за столом, разглядывая все вокруг, вот печка настоящая, рот приоткрыла, а в нем – жар-птица, а вот кофейник, натертый до блеска, подмигивает серебряным глазом, вот утюг чугунный с ручкой, насупился, недовольный, что остыл, вот тарелки с трещинами на боках, крутятся, воображают, вот цветок в горшке кулачки разжал, цветы показывает.

Старушка, видя, что нам с Танькой не до сна, усмехнулась.

– Вижу, сна у вас ни в одном глазу. Да и мне, старой, не спится. А хотите, я вам погадаю?

– Хотим! – воскликнули мы.

Она поднялась, помешала дрова в печке, подкинула в них какой-то сухой травы. По избе пошел пряный дым и запах, старушка достала чашку, колоду засаленных карт, посмотрела на нас и поманила меня крючковатым пальцам.

– С тебя начну.

– Отчего же с нее? – попыталась обидеться Танька. – Я, между прочим, старше.

– Тебе гадать просто, – усмехнулась ей старуха, потом повернулась ко мне, – а ты, внучка, заговоренная будешь. Такое редко бывает. С тебя и начнем.

– А что это значит – заговоренная? – ревниво поинтересовалась Танька.

– Заговоренная-то? – Старушка почесала затылок. – А это такая штука. Даже не знаю, как объяснить.

Она помолчала, поглядела на меня с сомнением.

– Да и не знаю, поймете ли вы, – махнула рукой и продолжила: – Заговоренный – это такой человек, который не только свою жизнь проживает, но и чужие. Редко, но случается. А как и почему – не спрашивайте. Не знаю.

…Автобус тряхнуло в последний раз, и мы остановились.

– Приехали, – сказал водитель, – вылезайте, граждане евреи.

Я помотала головой, чтобы стряхнуть с себя остатки сна. Вокруг пылила улица, надувалось ветром развешенное белье. Жесткие кусты вдоль дороги, похожие на мочалки, смотрят равнодушно. Так же равнодушно на нас поглядывают женщины из окон, зато дети бегут по улице и показывают пальцами на автобус.

Вон идет Фуад, встречает нас, машет рукой, он в белых развевающихся одеждах, глаза его синие и счастливые, жених. Прямо у дороги расставлены столы, они покрыты чем-то серым и холщовым, вокруг столов складные стулья, на стульях уже начали рассаживаться гости.

Я поднимаюсь со своего места, иду к выходу. У подножки стоит Илья, он подает руку всем женщинам, которые выходят.

«Воспитание!» – мелькает единственная мысль в голове. За ней приходит другая: «А где же его мымра?»

Я протягиваю руку, надо же, какая твердая и теплая у него ладонь. Поднимаю глаза.

– Устала? – тихо спрашивает Илюша, и сердце мое отрывается от красной бечевки, той самой, да. Отрывается, падает, подскакивая на ухабах, вываливается в пыли.

Илья подхватывает его, пытается запихнуть обратно, но не тут-то было. Там нет больше места, чужое сердце заняло мою грудь, и бьется так, что обгоняет часы.

«Ира, – шепчут его губы, – Ира…» И небо лопается с грохотом.

Это хлопушки.

Свадьба, а я и забыла. Не моя. Жалко.

– Как жалко, – говорю я Илюше.

– О чем ты? – шепчет он мне куда-то в шею.

Я спрыгиваю с подножки, отнимаю руку. Рука сразу холодеет, как тогда, в лесу.

– Не о чем, а о ком, – отвечаю и смотрю в любимые глаза, тону в них. – О нас.

Отворачиваюсь, иду к столу, усаживаюсь рядом с Дуду. И в ту секунду, когда слезы уже неизбежны и горло перехватывает, я слышу где-то далеко-далеко, на другом краю света, только одно слово, но оно звучит и звучит: «Заговоренная». А это значит, что слез не будет. Не будет слез.

Я оглядываюсь, нахожу глазами Илью, оказывается, они с женой сидят совсем рядом, протягиваю руку.