– Да, может, он в столице хоть говорить складно научится, – отшутился ланцтрегер фон Раух, хотя было ему не так уж весело.

Он вовсе не представлял, откуда это странное знание пришло, но был твердо убежден: если оставить альткригера Йоста фон Хазе здесь, на границе, долго тот не проживет. Уж не дар ли предвидения начал у него развиваться в придачу к лицедейскому? Вот чего совсем не хотелось бы!..

– И все-таки не могу понять, – рассуждал Кальпурций, покачиваясь в седле, любуясь скромными, но живописными пейзажами южного Эренмарка, – как вышло, что за столь короткий срок хейлиги новой веры ухитрились затмить разум стольких людей, заставить их поднять руку на ближнего своего! Ведь в той же Реонне жгли не только академических колдунов, которые хоть и жили в городе, но были народу далеко не близки и чужды. Не жалели и собственных соседей, с которыми жили долгие годы бок о бок, виделись каждый день, может быть, в гости ходили друг к другу по праздникам. Про сельских жителей и говорить не стоит, там вообще все друг другу родня… И вдруг: «Жги их, пали их, в огонь!» Удивительно!

– Ничего удивительного тут нет, – возразил Йорген. – На дурное дело народ очень легко подбить. Это на полезное – ну там мост построить, крепостной вал поднять – они сто лет раскачиваться будут. А если пожечь кого, потраву устроить – моментально находятся желающие.

Над этими его словами силониец задумался надолго.

– Может быть, причина в том, что народу живется слишком тяжело? – вымолвил он наконец. – Народ непорочен по своей природе, но озлоблен, и злость эта ищет выхода, поэтому дурному влиянию люди поддаются так легко?

Ланцтрегер Эрцхольм с сомнением покачал головой:

– Ох, не могу с этим согласиться, друг мой! Вот тебе пример из жизни. Отцу моему не минуло пятнадцати лет, когда он вступил во владение ландлагом Норвальд. Заниматься хозяйством он в ту пору совершенно не желал, и я не берусь его осуждать. Но многие осуждали за то, что дал своим людям слишком много воли: от трудовых повинностей освободил и оставил только на денежном оброке, и то небольшом, можно было бы вдвое брать. Но время было мирное, ландлаг огромный, большого войска мы не держали… – Йорген рассказывал так складно, будто был той истории живой свидетель, хотя в те времена и на свет родиться не успел. – Так что отцу хватало. Деньги шли, он их прогуливал в столице, а народ в его владениях начинал богатеть. И что, думаешь, это пошло ему на пользу?

– Отцу?

– Народу! Нет, друг мой Тиилл, не пошло. Такие между кнехтами раздоры начались, что кровь полилась! Всех случаев я не помню, но вот хотя бы один. Какой-то человек из Нидерталя поставил на плотине очень хитрую лесопилку на манер водяной мельницы: вода падает на колесо, колесо крутит шестеренку, пила приходит в движение, пилит бревно сама, людей лишних нанимать не надо, доход идет большой. И что же ты думаешь? Трех месяцев не проработала лесопилка – сожгли! Не разбойники, не твари ночные – свои же соседи, с которыми бок о бок жил и пиво пил по праздникам! Спрашивается, зачем? – Йорген сделал паузу, но ответов не последовало, и он пояснил сам: – Просто не понравилось им, что богаче других стал. И ведь, казалось бы, чего проще: речка есть, лесу полно, ландлагенару дела до него нет, ему лишь бы деньги шли, а там хоть трава не расти – руби не хочу. Ставь рядом свою лесопилку и богатей в свое удовольствие. Но порочная человеческая природа мешает: и самим лень работать, и другому не дадим, потому что завидно. Вот так… А те, кто владеет колдовством, согласись, всегда лучше, богаче других живут. Вот и ополчились на них из зависти, а хейлигам надо было только подтолкнуть народ – он и пошел жечь.

– Ах, – сказал силониец тихо и скорбно, – возможно, твоя теория верна, друг мой, но я бы предпочел, чтобы ты ошибался.

– А чем потом все кончилось? – полюбопытствовал Легивар. – С лесопилками и вообще…

– Глупость они потом сделали, кнехты наши, – усмехнулся ланцтрегер. – Стали ходить с жалобами к отцу, один за другим. Ему это очень скоро надоело, он нанял управляющего, Стига Треффера, и тот живо порядок навел. Такой порядок, что, когда помер он за год до войны от простуды, люди в деревнях на радостях устроили гулянье с песнями и вином. Страшный был человек Стиг Треффер. Даже мы с братом его боялись. Знаете, если бы он вовремя своей смертью не помер, я бы сам его однажды убил… – Он приумолк, вспоминая что-то свое, давнее.

– Да ну вас, – обиженно сказала Лизхен. – Разговоры какие-то скучные завели, про народ, про лесопилки. Как на похоронах, право! Йорген, расскажи теперь что-нибудь веселое – про шторбов, про других тварей ночных. Как ты их ловил?

– Ну слушай, – оживился тот. – Расскажу. Только не про шторбов, а про кабанов. Хотя кто из нас кого ловил – это еще большой вопрос…

Вот так, за разговорами, веселыми и не очень, они миновали ландлаг Морунг.

Был у ланцтрегера фон Рауха в гарнизоне один молодой страж по имени Вольфи, родом из этих мест. И уж так он свою родину расхваливал, что Йорген с особенным вниманием смотрел по сторонам, надеясь узреть нечто прекрасное. Но, сколько ни смотрел, ровным счетом ничего хорошего в этом Морунге не нашел. Воздух как воздух и вода как вода, народ, может, и добрый, но живет бедновато, дорога совсем плохая – лошадь, того гляди, копыто покалечит.

Заглянули в придорожный трактир – Лизхен сказала, что еда дрянная, никто так свинину не готовит. Если свинину так готовить, то из нее уходит вся суть, остается подметка от старого сапога, а не свинина. И штолен так не пекут – слишком мало марципана. Лучше вообще не затеваться его печь, раз скупишься на марципан. Правда, мужская часть компании обращать внимание на такие тонкости не умела, что подали им, то и съели с большим удовольствием, оголодав с дороги. Но Йорген для себя решил, что в кулинарном вопросе Лизхен можно доверять: раз говорит она, что плохая еда, значит, так оно и есть.

– А как тут у вас с ночными тварями? – полюбопытствовал он у толстой особы в розовом чепце, разливавшей пиво. Вольфи в свое время утверждал, что ночных тварей в ландлаге Морунг вовсе мало – хоть мимо кладбища после заката гуляй!

– И-и-и, ваша милость! – всплеснула руками служанка. – Ночных тварей у нас прорва, потому как погост рядом, а осина в наших местах не растет. Даже свой носферат есть, нашему богентрегеру, его милости господину фон Кнурру, родственник. А уж шторбы так и рышшут, так и рышшут. И куда власти глядят, не знаю! Мир на дворе, Тьма ушла, а от кровососов житья нет – разве это порядок?

Нет, не порядок, согласился Йорген. Он уж и не рад был, что начал этот разговор. Почему? Да потому, что хоть и был отпущен в обучение королевским указом, но из состава Ночной стражи его никто не отчислял. А по закону всякий ночной страж, в каких бы он чинах ни ходил, узнав о присутствии ночной твари в пределах человеческого поселения, обязан сделать все возможное, чтобы тварь эту уничтожить. И если бы ланцтрегер фон Раух, покончив со свининой и марципановым штоленом, сел бы на лошадь и поехал своей дорогой, то стал бы он самым настоящим преступником, нарушившим и Кодекс Стражника, и пятнадцатый королевский эдикт. Так он и объяснил своим спутникам, очень удивленным его настойчивым стремлением задержаться в деревне Ганцендорф на ночь, ведь день был в самом разгаре, до вечера они успели бы преодолеть не одну лигу пути.