«Глупости, – сказал себе Йорген, – кроме обычного носферата, там нет никого и быть не может: две твари в одном гнезде не живут. Убить его, и дело с концом, и так уже полночи провозились!»

Тридцать скользких, замшелых ступеней вели от входа в глубь холма. Самые верхние были освещены луной, услужливо выглянувшей в прореху облаков. Но внизу мрак становился кромешным. Не так часто приходилось Йоргену радоваться темной природе своей, но теперь настал именно такой момент. Будь он чистокровным человеком, ему пришлось бы зажечь факел, и носферат непременно обнаружил бы постороннее присутствие. Но зрение нифлунга позволяло преследователю оставаться незамеченным даже в самом гнездилище твари.

Лестница вывела его в длинный коридор, выложенный изъеденным плесенью мрамором, местами меж сочленений плит пробились корни растений, казалось, это чьи-то тонкие хищные пальцы тянутся к горлу непрошеного гостя: удивительно, сколь зловещими могут представляться разыгравшемуся воображению вещи самые что ни на есть безобидные. Даже забавно.

Воздух стал сырым и затхлым, постепенно вонь нарастала, и Йорген старался дышать ртом. «Это уже не склеп, это катакомбы какие-то! Не лень же было рыть!» – злился он, отсчитывая шаги по коридору: тридцать, сорок, пятьдесят…

Кончилось! Пространство резко расширилось, открылась камера, уставленная старыми и новыми гробами. И по гробам этим можно было прочесть всю историю рода Айсхофов, со времен его могущества и процветания до полнейшего упадка. В глубине, у дальней стены, возвышались массивные и грубые каменные саркофаги, были они, пожалуй, древнее самого замка. Потом шел ряд саркофагов резных, украшенных лежащими скульптурами, – эти были достойны пожирать плоть[10]королей! Но чем ближе к выходу, тем беднее становились погребения. Вместо искусной резьбы появлялись гравированные таблички с именами, сначала серебряные, потом медные. Камень сменялся деревом, дерево от времени рассыпалось в прах, только кованые ручки оставались лежать в пыли.

У самого входа гробы были целее, но вид имели простой до неприличия: деревянные ящики, сколоченные на скорую руку и обитые тканью, потерявшей цвет от сырости. Пожалуй, это именно от нее исходил тяжелый запах плесени, который Йорген сначала ошибочно приписал разлагающимся телам. Почему-то открытие это его воодушевило, и всякий страх пропал. Неизвестности больше не было – лишь сырая подземная камера, множество плесневелых гробов и один носферат, аккуратно распластавший свою блаженно улыбающуюся жертву на гладкой крышке древнего саркофага и уже примеряющийся зубом к беззащитной шее. Сцену эту было видно особенно хорошо, потому что тело твари испускало слабое мертвенно-голубоватое свечение, подобное кладбищенским огням. Так что целиться было удобно.

– Кхе-кхе! – сказал Йорген громко. – Я не помешаю вашей семейной идиллии, друг Тиилл?

Носферат резко выпрямился, обернулся на звук… и получил в сердце серебряный болт из арбалета, позаимствованного в оружейной замка вместе с колом. Для вервольфа на этом все было бы кончено. Но вампир не оборотень, у него природа другая: серебро больно ранит его, но убить не может, тут осина нужна.

Племянник отлетел на несколько шагов (оставив в покое тело Кальпурция, чего, собственно, Йорген и добивался), но тут же вскочил на ноги, растопырил когти и ринулся в бой. Враг человеческого рода против стражника. Носферат против полукровки-нифлунга. Темное существо против существа наполовину темного.

А дальше – пошла рутина. Сколько-то они прыгали между гробами и с гроба на гроб, иной раз удачно, иной раз проламывая крышку и тревожа прах усопших. Пылищу подняли – не продохнуть, Кальпурций Тиилл лежал и чихал. Потом носферат понял, что смертный медленно, но верно берет верх, и попытался удрать. Йорген в последний миг успел перекрыть выход, но это стоило ему глубокой рваной царапины на шее, оставленной вражьим когтем. Вид крови племянника взбудоражил, он потерял всякую осторожность и сменил верную тактику отступления, успевшую вымотать Йоргена до предела, на безрассудную атаку. Просто рванулся на запах, гонимый вечным вампирским голодом, ну и напоролся всей своей массой на кол. Рухнул на пол, дернулся конвульсивно и испустил дух или что там можно испустить, будучи давно покойным; тело его стало разлагаться на глазах и приобретать тот вид, что подобает мертвецу двадцатилетней давности. Обычное дело, но зрелище, скажем прямо, не для слабонервных.

Однако усталость заставила Йоргена утратить естественную брезгливость, он плюхнулся рядом с останками, чтобы перевести дух, но только раскашлялся от пыли, пришлось спешно подниматься на ноги.

А друг Кальпурций вставать, похоже, не собирался, так и валялся, где положили. Да жив ли он вообще?!

– Тиилл! – позвал Йорген испуганно, голос гулко раскатился по подземелью. Где-то что-то с шумом обвалилось, подняв в воздух новое облако пыли.

Тело на саркофаге чихнуло громко, заворочалось, и у ланцтрегера отлегло от сердца: живой, хвала Девам Небесным!

– Ах, дорогой друг мой! – закончив чихать, трагически воззвал силониец, простирая к нему руки. – Какое счастье, что ты пришел спасти меня из этого жуткого места! Так ступай же прочь, ведь я желаю остаться здесь навеки!

– Да-а! – присвистнул «дорогой друг». – А с головой-то у нас совсем беда… Ну-ка вставай, вставай, что разлегся, как шторб среди могил? Вот так, молодец… Нет, здесь мы с тобой не останемся, здесь холодно, сыро и грязно… И нет никакого скорбного величия, вонища одна. Пошли, пошли… Осторожно, ступени! Ногами перебирай, я не носферат, таскать тебя не стану… И целовать тоже не стану, уволь. Ни в шею, ни куда бы то ни было, даже не проси! Вернешься домой, пусть тебя Гедвиг целует…

Странно, но имя любимой жены мгновенно отрезвило несчастного. Бледное от чар лицо его залилось краской стыда.

– Ох, что я такое несу?! Ужас какой! – пробормотал он в смятении. – Йорген, прости ради бога! Не понимаю, что на меня нашло…

– Да ладно, забудем. Это же не ты, это чары носферата, – великодушно ответил ланцтрегер, но потом все-таки не выдержал и прыснул от смеха.

– Умоляю! Не рассказывай никому и никогда о том, что здесь было. Особенно Гедвиг, – простонал со слезами в голосе силониец.

Йорген перестал смеяться и поднял вверх раскрытую ладонь:

– Клянусь!

Это была клятва ночных миражей. В академии такую не изучали, и магии она в себе не содержала, но никакая сила на свете не заставила бы Йоргена ее нарушить.

Конечно, я теперь седа,

Немножко, может быть, горбата;

Не то, что в старину была,

Не так жива, не так мила…