Через неделю Усманов Богдан Павлович был в стельку пьян.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     В этот день он пил всегда, пил до потери осознания себя человеком, до неизбежной интоксикации. Знал об этом лишь Егор, трудно скрывать, живя бок о бок, и старший конюх, однажды притащивший пьяного хозяина на своём горбу к порогу дома. Побоялся – побредёт домой и замёрзнет насмерть. Наутро Богдан жалел, что выжил.

     День рождения Яны. Она любила этот день, выбирала подарки заранее, покупала новое платье, которое не наденет больше никогда в жизни, записывалась в салон, к вечеру ждала торжества в свою честь. Богдан никогда не отказывал, не мог. Даже если подарки казались дебильным расточительством – не всегда он мог похвастаться финансовой стабильностью. Шикарные ювелирные украшения, автомобили, поездки в экзотические страны. Рождение Яны – повод для праздника.

     Несправедливо быстро после даты рождения появилось адово тире к дате смерти. Какого дьявола горбунья с косой забрала любящую жизнь Яну, оставив право на существование Богдану? Ей жизнь была нужна, даже без него – нужна. Ему – нет.

     После работы он заехал в родную квартиру, где было тихо и пыльно. Шкаф в некогда семейной спальне по-прежнему был забит одеждой, в детской стояла коробка с игрушками Аришки. Богдан не смог выбросить, запретил матери и сестре приближаться к дверям, для верности, перед отъездом поменял замки. Сумасшедший дракон, стерегущий свои сокровища.

     Долго лежал поперёк кровати, вдыхая запах острого отчаяния, неприятия, злости на мир и себя. Перебирал бельё в выдвижном ящике. Яны нет, а кружево не истлело, так же как и платье кобальтового цвета, так она утверждала. Последняя покупка…

     Пить он начал в квартире, там же собирался закончить, если повезёт – распластанным телом под окнами многоэтажного дома. Закончил же дома, в съёмной комнате, сидя на кривой тахте, один на один с односолодовым виски, не сводя взгляда с монитора, разглядывая семейный фотоархив. Сотни, тысячи фотографий живой Яны и навсегда оставшейся девятимесячной Аришки.

     Почему он проснулся в одной постели с Крош, Богдан вспомнить не мог. Кажется, её возмутило, что он заедает виски лишь квашеной капустой, пыталась затолкать в него мясо с картофелем. Он покорно жевал, не чувствуя вкуса еды, алкоголя, желаемого забытья, лишь боль, боль, боль… А ещё тёплые женские ладони в его волосах. Ласковые движения, без подоплёки и хитрости. Как же ему не хватало вот таких искренних, простых жестов, нежности, таящейся в них.

     Уснул, сидя рядом с Крош, а проснулся лёжа… так же рядом. Благо полностью одетый, рубашка расстёгнута наполовину, ремень валялся на полу, всё остальное при нём, включая носки и часы. Женя спала рядом, уткнувшись носом в стену, а пухлой попой в его пах, с готовностью приветствующий утро. Сердобольная кроха побоялась бросить пьяного мужика один на один с горем и недопитой бутылью. Всё бы ничего, если бы не её ладонь, лежавшая на члене. И его реакция на тепло от полусонной ласки. В первое мгновение Богдан не мог открыть глаза от накатывающего удовольствия, граничащего с желанием жёсткого, быстрого, утреннего секса.

     Грёбаный адище!

     Он прислушался: Крош громко сопела в старенькие обои в жёлтый цветок. Попятился назад в попытке встать, не разбудив кроху. Мало ли, куда во сне ладонь упадёт. Учитывая положение руки, в случайность верилось с большой натяжкой, но сон есть сон. Точка. Другие версии Богдан отказывался принимать. Факт того, что эта самая ладошка на его причинном месте едва не взорвала мозг, заставив яйца сжаться в тупейшем желании продолжения, нещадно отметался.

     Ладонь сжалась, Богдан выругался сквозь зубы. Крош вздохнула так, что невольно выбила мужской дух, вынуждая рефлекторно податься вперёд.

     Ад! Нет же!

     Он скатился с тахты и рванул в уборную, не оглядываясь, потом долго стоял под прохладным душем, гоняя мысли. С ним всё понятно. Проснётся в стоге соломы на конюшне, и его неминуемо будет поджидать утренний стояк. Что с Крош? Эротический сон?..

      В то, что беременные – существа бесполые, думающие лишь о чепчиках для будущего младенца, Богдан не верил, знал по опыту с Яной – сексуальные желания возрастают. Но иметь к этому отношение не хотел. Не с чужой беременной!

      Когда вышел на кухню, Крош топталась у плиты, ставила на стол привычный завтрак, никак не показывая стеснение от происходившего буквально полчаса назад. Всё-таки сон… Богдан выдохнул с облегчением.

     – Горячие бутерброды будешь? – Женя подняла взгляд на зашедшего.

     Он, естественно, переоделся. Свежая футболка, домашние штаны, насухо вытер полотенцем волосы. Крош тоже успела освежиться, влажные волосы заплела в свободную косу.

     – Как ресторатор скажу, что это брускетта, – Богдан улыбнулся, протягивая руку к поджаренному хлебу с ветчиной и моцареллой сверху.

     – Кашу сначала, – буркнула Крош, продвигая по столу тарелку с овсянкой, фруктами и мёдом.

     – С удовольствием, – согласился он, мечтая об огуречном рассоле.

     Завтракая, он поглядывал на Крош, представляя, какая она на самом деле, без отёчности губ, овала лица, без теней и мешков под глазами, без наросших килограммов. Круглое лицо с широкими скулами, ямочки на щеках, курносый, аккуратный нос. Рот небольшой, пухлый, с ярко выраженной выемкой над верхней губой – луком купидона.

     Кроха невысокая, не длинноногая, если мысленно отбросить наросшие за беременность килограммы и живот – получится ладная, пропорционально сложенная фигурка. Вряд ли до беременности у Жени была совсем крохотная грудь или попка с кулачок Чебурашки, и точно не станет такой после. Аппетитная женщина, только уж очень, очень крошечная…

     – Что? – громкий окрик вывел Богдана из задумчивости.

     – Прости, – он не заметил, что разглядывал хозяйку квартиры в упор. Видел и зелёный цвет глаз, и россыпь прозрачных веснушек на лице и руках, и ладонь…

     – Ты прости, – выдала Женя. – Утром я не специально, вернее, специально, но не осознанно. Мне жаль!

     – Стоп! – Богдан отодвинулся от стола. – Давай-ка забудем то, что было утром. Извини за скотское поведение накануне, такое не повторится, обещаю. Спасибо, что помогла пережить эту ночь, – слова отскакивали, как каучуковый мяч от пола.